– Папа, идем. Я устала.
Дядя Боб словно выныривает обратно в реальность, и по его лицу пробегает тень стыда.
– Конечно, детка, – говорит он, не глядя ей в глаза, обнимает ее за плечи и целует в висок. Затем он покрепче берется за костыль и наконец делает по-настоящему важную вещь – поворачивается к камерам и говорит: – В лесу все еще остаются трое детей. Поиски продолжатся завтра. Прошу, помолитесь о том, чтобы их скорее нашли, а если можете, окажите спасателям любую посильную поддержку.
Он ковыляет прочь вместе с Натали. Все собравшиеся провожают его полными восхищения взглядами. Все, кроме Бёрнса. В его глазах нельзя ничего прочесть, но он крепко сжимает губы, а уголки рта у него опущены. Он явно не верит дяде Бобу. Он явно что-то подозревает.
28
Ночь я провожу с Хлоей. Я проверила Оза, но остаться с ним не смогла: мне невыносимо слушать, как он зовет папу. Он так и сидит на камне, у которого они с Бинго остановились передохнуть, правда сам Бинго ушел – почти заметенные снегом собачьи следы ведут обратно, по направлению к фургону.
Хлоя съежилась комочком среди корней старого дуплистого дерева, уткнула в колени затянутую в капюшон голову. Она не издает никаких звуков. Я чувствую, как ей холодно, как ей больно, как она несчастна, и знаю, что она сдалась. Если бы она могла, она бы запретила своему сердцу биться, а легким – дышать. Но сердце вопреки ее желаниям продолжает качать кровь, а легкие снова и снова наполняются воздухом.
Я сижу рядом с ней и молюсь, чтобы в моей душе хватило сил для Хлои, чтобы ей передалась хоть толика тепла. Пока мы вместе ждем, я с ней разговариваю. Я рассказываю, каково это – быть мертвой, рассказываю, что случилось с остальными. Я говорю про дурацкое интервью, которое дал репортерам дядя Боб, и про то, каким он оказался мерзавцем. Хлое он никогда не нравился, так что она будет рада узнать о нем всю правду.
Когда серьезные темы для разговора заканчиваются, я пересказываю Хлое текст сообщения, которое прислал Чарли. Я признаюсь, что надела бы зеленое платье, под цвет глаз Чарли, и краснею оттого, что вдруг веду себя так по-девчачьи.
Я говорю Хлое, как надеялась, что Чарли наденет свои ковбойские сапоги, только не коричневые, а черные с красной строчкой. Потом я прошу у нее прощения за все плохие поступки, которые совершила в жизни. Я извиняюсь за то, что заложила ее директору школы, когда она курила травку за спортзалом. Потом сердито говорю ей, чтобы она прекратила курить травку, ведь она для этого слишком крута. Я признаюсь, что ее солнечные очки – она считала, что потеряла их, – лежат у меня в нижнем ящике комода, под спортивными футболками. Я взяла очки без спроса, и одно стекло треснуло, когда я нечаянно на них села.
Я говорю, говорю, говорю и вдруг резко замолкаю. Голоса, чужие голоса и собачий лай. Хлоя их не слышит. Она не двигается. Она не понимает, что ее сейчас спасут.
«Сюда! – ору я. – Сюда, сюда, сюда!»
Какой-то чудный пес, весь покрытый длинной серой шерстью, – то ли хаски, то ли овчарка – тычется носом в Хлоин капюшон, и она стонет. Собака отворачивает морду, громко воет. Через пару минут рядом с нами опускаются на колени двое мужчин в оранжевых куртках. Один говорит в рацию:
– Мы ее нашли. Нашли девушку. – Голос у него дрожит от радости.
Второй проверяет пульс у Хлои на шее и показывает большой палец.
– Она жива, – говорит в рацию первый.
– Вас понял. Высылаем вертолет, – трещит ответ.
Я смеюсь, хлопаю, прыгаю от радости, кручусь на месте, ликую, и мне плевать, что меня никто не видит и не слышит. Хлою нашли. Моя сестра будет жить.
29
Я отправляюсь к маме. Хочу быть рядом, когда ей сообщат. Я ничуть не удивляюсь, обнаружив ее не в больнице, а на парковке, на поисковой базе. Мама сидит там же, где и вчера, – в машине скорой помощи. Она не движется, смотрит в пустоту. Рядом с ней дядя Боб, он держит в своих руках ее красную потрескавшуюся ладонь.