В одно мгновение

Мо кивает: какое облегчение, что он все понимает. – Говоря о том, что люди всё помнят по-разному, – продолжает Бёрнс, – надо понимать, что все мы по-своему реагируем на травмирующий нас опыт. Иногда человек рассказывает о том, чего на самом деле не было, но при этом не то чтобы врет, а просто помнит происшедшее иначе. Так ему легче с этим жить.

– Я понимаю, – говорит Мо. – Правда. Мне кажется, именно это с нами и происходит. Но лично я так не могу. Я очень точно помню, как все было, от начала и до конца и просто не могу притвориться, что на самом деле все было иначе, не могу забыть о подробностях, которые мне не нравятся.

– То есть ты пытаешься все выяснить лично для себя?

– Что вы имеете в виду?

– Или ты хочешь во всем разобраться и привлечь других к ответу?

Мо с минуту думает и лишь потом отвечает:

– Не знаю. Наверное, я делаю это для себя. – Она хмурится. – Хотя мне не дает покоя, что люди, сильнее всех искажающие картину происшедшего, пострадали гораздо меньше, чем остальные.

– К несчастью, обычно так и бывает, – говорит Бёрнс.

– Знаете, наверное, я еще и поэтому приехала, – продолжает Мо. – Не то чтобы мне хочется кого-то привлечь к ответу, но я хочу быть уверена, что у меня есть правдивое представление о том, как все было на самом деле. В таком случае, услышав ложь, я не буду на нее реагировать так болезненно, как сейчас. – Она говорит решительно, словно обещая призраку, приходившему к ней во сне, что все запишет, а записав, каким-то образом освободится от случившегося.

– Тогда я расскажу тебе все, что знаю, – говорит Бёрнс.

Он снимает с полки у своего стола папку в пару сантиметров толщиной и пролистывает ее целиком, страницу за страницей, описывая Мо все – от маминого звонка по номеру 911 до звонка из Лесной службы спустя пять дней, после которого прекратились поиски тела моего брата.

– Мы можем вернуться ко времени перед пресс-конференцией в больнице? – спрашивает Мо, когда Бёрнс заканчивает. – Повторите, пожалуйста, что Боб сказал про уход Оза.

У Бёрнса чуть дергается правая щека – всего один раз, почти незаметно, и все же Мо это видит. Теперь и она понимает, что Бёрнс тоже чувствует: эта часть истории не складывается.

Бёрнс очень осторожно, тщательно подбирая слова, с удивительной точностью повторяет все то, что поведал ему Боб:

– Он сказал, что Оз расстроился, потому что собаке не хватило воды. Когда пришла очередь Карен пить воду, он ударил ее, отобрал у нее воду и отдал собаке. – Бёрнс останавливается, но Мо молчит, и он продолжает: – Тогда Боб спросил Оза, не хочет ли тот выйти на улицу, потому что надеялся так его успокоить. Когда они вылезли наружу, Оз сказал, что ему нужно найти маму, и ушел. Боб говорил, что это случилось, пока он стоял на фургоне. Он объяснил, что остался стоять на фургоне, не слез с него, потому что Оз был расстроен и он, Боб, боялся, что Оз может быть опасен. Похоже на правду?

Мо мотает головой:

– Первая часть похожа. Оз хотел, чтобы я сначала дала воду Бинго, а потом уже Карен. Он оттолкнул ее и забрал у нее воду. Но он не вышел из себя. Он получил то, что хотел, и сразу успокоился. Мне даже казалось, что Боб здорово придумал – вывести Оза наружу, отвлечь, чтобы мы все успели попить, пока они не вернутся. И потом, скажу вам честно, Оз не так уж сильно любил свою маму. Зато он очень любил меня и очень-очень сильно любил отца. Он ни за что не ушел бы от нас просто так, только ради того, чтобы найти свою маму.

– Боб действительно стоял на фургоне, как он мне и сказал?

– Нет, в этом я уверена. Оз помог ему влезть обратно внутрь. Я слышала, как Боб попросил, чтобы Оз его подсадил. А еще Боб не сказал вам, что выменял у Оза перчатки. Если бы Оз был расстроен и сразу ушел, Боб не сумел бы получить перчатки.

– Он забрал у него перчатки?