— Проверим по книгам. Если несколько лет, то найти будет несложно. — Начальник вытащил из железного шкафа обычную бухгалтерскую книгу и начал листать страницы, водя пальцем по столбикам фамилий.
— Есть Ваш отец, — Он поднял на меня глаза. — А документик у Вас имеется. Для порядка. Проформы, так сказать, ради. Вы уж не обессудьте.
Начальник раскрыл поданное удостоверение, сверил фотографию и собрался было листать дальше. Пришлось забрать документ из не в меру любопытных рук.
— Дальше Вам читать необязательно. Вы хотели удостоверить мою личность — пожалуйста. Вы удовлетворены?
— Не извольте беспокоиться, вполне. Просто… как Вам сказать, люди приходят разные, с разными целями, мы должны быть в курсе.
— Не думаю, что на эту могилу кто-то приходил.
— Бывает, что приходят, — Отвел глаза начальник. — Вот и Вы, например… Фамилия то у Вас другая.
— Фамилия отчима, он меня усыновил. Еще вопросы?
— Извините. Никаких вопросов к Вам нет. Если не возражаете, позову нашего рабочего, он Вас проводит. Сами можете заблукать, заблудиться то-есть. Хозяйство у нас большое, путанное. — Начальник выскочил в соседнюю комнату. Кликнул Василия Петровича. — Проводи человека. Работы всё равно нет.
Натягивая на лобастую голову кепку, из дверей вышел пожилой, крепкий еще мужчина с загорелым, морщинистым лицом, в синем рабочем ватнике, в брюках заправленных в кирзовые сапоги.
— Василий. — Подал руку. — Пошли, провожу к могилке. Начальник велел.
Мы молча шли мимо рядов пирамидок, перемежающихся крестами, гранитными памятниками, плитами, иногда — облезлыми эмалированными табличками на штырях. С оградками и без. Ухоженных и давно позабытых. Представил себе в каком состоянии находится могила отца и стало не по себе. Хотя виниться вроде не в чем.
— Вот она. — Василий остановился и снял кепку, обнажив густую еще, аккуратно подстриженную шевелюру. — Все в порядке. Боцман часто приходит. Проверяет, подкрашивает. Плачет. Бывает, правда, шкалик выпьет. Да и второй, который писатель, тоже наведывается. Цветочки кладет.
Могилу отца окружала блестящая черным, аккуратно нанесенным лаком, оградка из четырех небольших якорей, соединеных цепями. Памятник — красная пирамидка с золотой звездой. Привычный стандарт непарадного советского воинского погребения, одинаковый от Кушки до Заполярья. Фотография в бронзовой, недавно начищенной рамке под оргстеклом, привинченная бронзовыми же крупными винтами. Надраенная гравированная табличка. Имя, звание, годы жизни. Стекляная банка с подвявшими цветочками в остатках желтоватой воды. Чисто. Спокойно.
Фотография старая, пожелтевшая. Видно снимали для личного дела. Лицо без улыбки. Строгое. Серьезное. Ордена и медали, лежащие теперь дома в коробке.
— Боцман хорошо следит, дело свое знает. — Погладил Василий широкой ладонью пирамидку. — Гладко красит, умеючи. Это он могилку так обустроил. Да и меня просил приглядывать.
— Кто он?
— Да, боцман, с базы хранения, Валентин. Служили они вместе. Юнгой начинал у Вашего отца. — Василий отвел глаза. — А второй, писатель, пожилой. Тот как прийдет, разговаривает, вроде как спорит. Руками все машет. Странный. В берете. Но видать тоже воевал. Колодка наградная. Значок. Вместе, правда их не видал не разу. Может кошка между ними пробежала. Валентина я знаю. Довелось служить на сверхсрочной. Как-то недавно спросил его о писателе, так он только плюнул и разговаривать не захотел.
— Откуда же Вы знаете, что старичок тот писатель?
— Так он здесь часто на панихидах выступает. Если кого из начальства, из ветеранов, кто поизвестнее, из тех кого с салютом хоронят, — Уточнил Василий, — Он всегда… докладывает. А ведущий церемонию его объявляет. Как тут не узнать. — Назвал известное по газетным статьям имя ненавистного человека. Я вздрогнул от неожиданности.