Исповедь

— В берете, он самый. Василий, смотрю, тебя просветил.

— Так он же на могилку приходит, цветы приносит… Не понимаю… Или вы не встречались там?

— Приходит грех свой замаливать. — Он вздохнул тяжело.

— Не больно ему хочется со мной встречаться. Слушай дальше, сам поймешь почему. Дозвонился до редакции. Представился не вдаваясь в подробности. Мол ветеран, читал заметку, уточнить у автора кое-что желаю. Дали мне его домашний телефон. Позвонил ему. Он меня вспомнил, засуетился, завилял, на вопрос мой прямой не пожелал отвечать, мол не телефонный это разговор. Решил я к нему подъехать и все выяснить лично. Надеялся ошибка какая произошла. Взял отпускной билет, одел парадку, награды, сел на автобус и сюда. Нашел его адрес через адресный стол. Знал его настоящее имя. Пришел вечером. Как положено, бутылочку, закуску взял. Думал посидим, все вспомним — он и перепишет, что мол память подвела, извиняюсь. Ничего плохого у меня и в мыслях поначалу не было. Он ведь твоего батю хорошо знал, в рубке с ним стоял в бою. Не в последнем, конечно. Вот я и думал, что ему не то пересказали какие злыдни. Злых языков — всегда достаточно.

Дядя Валя захлопал себя по карманам в поисках курева. Размял сигарету. Мы закурили. Он продолжил рассказ.

— Сели, выпили. Я ему про Кузьму, он — про Ерему. Я же свидетель, участник того боя, говорю. Он — Вы, мол, молоды были, ранены, многого не понимали и не знаете всей обстановки. Люди ведь погибли, катер потерян. Какая такая победа? А тот, другой, мол катера спас и до базы довел. В адмиралы теперь вышел. Ему по праву и слава.

— Да, если бы командир не прикрыл отход, — Отвечаю, — все три катера с экипажами потеряли. Вот это и было бы поражение. Ведь шанс у нас оставался! Сначала мы здорово отбивались. Только если бы все три катера остались, пришлось бы нам и те два прикрывать. Экипажи там новые, еще не спаянные.

Мы-то друг друга с одного взгляда понимали, быстро, точно работали. Да и командиры на тех катерах только из училища, зеленые. Мы бы может и выскочили, шанс точно имелся, а им, бесприменно, каюк. Я ему все по хорошему, подробно объясняю. Он сидит вроде как и не слушает. А потом, вдруг говорит, — Все я это прекрасно знаю и без вас, мичман. Но сверху. — Пальцем в потолок тычет, пришел такой заказ. Так написать велено. Приказы, мол не обсуждаются.

— Я ему, да вы же теперь гражданский человек. Какой приказ? Вы бы объяснили. Наконец, отказались писать ложь.

— Он как взорвется. Какая ложь! Так значит и было! Сверху виднее! Мертвым, — кричит, — Все равно. А меня могли за лишнюю болтовню с работы уволить. Мол ты, мичман, ни черта в политике не понимаешь, живешь на своих катерах и живи. Будешь рыпаться, попрут тебя по старости лет на берег, бутылки собирать.

— Не сдержался я, врезал ему, очки слетели, разбились. Плюнул ему в разбитую рожу и ушел. Приехал в бригаду. На утро, в политотдел с газеткой. Там уже видать в курсе дела. Взяли меня в такой оборот… Под суд отдать грозились за хулиганство, из кадров выгнать без пенсии, из партии — паршивой метлой гнать. Мол не понимаю момента. Что за момент, так я и не разобрался. Уже потом офицеры наши, с катеров, намекнули, мол тот, кого в герои произвели в заметке — один из тех двоих командиров катеров, в большие люди после войны вышел. Адмиралом стал. Да беда, с боевыми наградами у него не густо, ничего такого не совершил. Плавали, ломались, чинились. Особой удалью ни он, ни его экипаж не отличались, но до Победы дожили благополучно. Вот. А после этой заметочки, ему в честь юбилея орденок боевой. Мол — справедливость восторжествовала. Чуть, чуть, люди расказывают, Героя не дали. А тут я, со своей правдой.

— День проходит, опять вызывают в политотдел. Уже поспокойнее разговор ведут. Говорят, мол скажи спасибо товарищу писателю, не подал на тебя заявление в милицию. Простил. Так, что радуйся, под требунал не пойдешь. Но к увольнению — готовься. Вышел я, ноги дрожат. Куда я пойду? Ни семьи, ни родных, ни крыши над головой. Комнатка в ДОСе, так я в ней почти и не жил, все на базе, в бригаде, на катере. Да и ту приказали освободить. Точно прийдется у бухариков бутылки собирать. Лучше уж в воду с пирса. — Валя затянулся дымом. Пальцы, с желтыми следами никотина, держащие сигарету задрожали.

— На следующий день опять посыльный из политотдела. Срочно мол, давай… Еле дошел. Сердце никогда раньше не болело, а тут прихватило. Поднялся на второй этаж, к инструктору. Тот подбежал, оглядел, с кителя какие-то пылинки стряхнул. Их на мне отродясь не было. Повел к самому начальнику.

— Тот сидит, на стуле не вмещается. Смех тоже. Перевели его к нам из политотдела армейской дивизии. Морской службы он понятно не нюхал и не знает. Все дело в том, что сапоги ему на ноги не налазили — больно толстый. А, что за армеец без сапог? Вот его в морской политотдел и перевели. У нас ведь сапог нет — ботинки. Ну, да ладно. Докладываю ему, кто я и что. Он мне на ты сразу, оборвал. — Документы на увольнение уже готовы, но звонил адмирал, просил придержать, разобраться, не торопиться.

— Какой адмирал? — спрашиваю.

— А тот кого ты оболгать хотел. Спасибо скажи, вовремя остановили. Благородные люди попались — писатель да адмирал. Просили за тебя. Мол воевал отлично, ранен, обморожен в бою… Объяснили — командир весь экипаж и катер потерял, потому, боясь ответственности, тебя спасать бросился. Как человека, они тебя понимают и прощают. Ударил и оскорбил писателя ты в большом волнении и подпитии. Никто с тобой не спорит — жизнью обязан и благодарен бывшему командиру.

— Служба твоя, — он полистал личное дело на столе, — тоже сама за себя говорит, одни награды да поощрения. Ветеран войны…

— Ладно, — подвел итог, — По партийной линии мы тебя так и быть простим, уважим просьбу товарищей. Но, где же тебе после всего служить? Сегодня ты сорвался — на пожилого, заслуженного человека руку поднял, а завтра молодым матросам зубы дробить начнешь?

— Меня аж в жар кинуло. Да я за всю службу, за всю жизнь только одного этого писателя и ударил. Стою как оплеванный, молчу.

Подождал начальник, промокнул платком жирную лысину. — Хорошо, — говорит, мы тут посовещались и решили тебя из бригады убрать, от греха подальше. Чтоб даже по пьянке не сболтнул чего лишнего. Пойдешь на берег служить, в базу хранения. И запомни, ты на Флоте — пока язык за зубами держишь. Как рот откроешь — вылетишь в отставку, и никто тебе не поможет. Предписание в строевой части. Сдавай дела, собирай вещички и чтоб духу твоего здесь не пахло. Да, кстати, твое первое задание на базе состоит в том, чтобы найти и подготовить подходящий катер для постановки на монумент героям катерникам.