Я стиснула подлокотник кресла:
– Что вы сказали?
– Его пришлось отправить домой.
– Живым?
– Да.
– Когда? Почему?
Он ответил так тихо, что мне пришлось повиснуть на самом краешке стула, чтобы его понять.
– Это было ужасно. Мне очень не хотелось бы тебе об этом рассказывать.
– Пожалуйста, просто расскажи.
Юноша сглотнул.
– Стивен вроде как… ну… он сошел с ума там, в окопах. Дошло до того, что он не мог сдвинуться с места. Просто сидел, съежившись, в грязи, и дрожал всем телом. Ему пытались помочь в одном из полевых госпиталей – осматривали его, чтобы понять, не притворяется ли он. А потом его просто снова отправили в бой… и ему стало еще хуже.
Я сжала руки, чтобы скрыть, как сильно они дрожат.
– И что было потом?
– Его демобилизовали и отправили домой. Он был не один такой. Черт… прости, что ругаюсь, но, черт возьми, мы почти все там отчасти съехали с катушек. Это было неизбежно. А у некоторых и тела, и мозги вообще не слушались. Это было безумно страшно. – Солдат потер правую часть лба и засипел. – Стивен был в таком ужасном состоянии, что мне казалось, ему уже ничто не поможет. Казалось, в нем что-то сломалось.
Он перевел на меня взгляд единственного глаза и посмотрел, как потерявшийся щенок.
– Значит, ты не знаешь, куда его отправили, когда он вернулся в Штаты?
Я покачала головой:
– Я ничего не знаю. Его брат сказал мне, что он погиб геройской смертью во Франции. Он даже не упоминал о его возвращении.
– Возможно, он умер по дороге домой? Возможно, его убил грипп? Семье могли ничего не рассказать. Армейские начинают юлить, когда речь идет о солдатах, утративших рассудок.
– Он где-то как-то умер. Я была на его похоронах.