— Нет, не писал, — покачал головой Эдмунд.
— Когда-нибудь поплачусь за это, — Людвик заметно огорчился. — Забываю, понимаешь, о конспирации. Могу запросто погореть. Себя не жалко, работы жаль. Ты Сашу Михайлова помнишь? — неожиданно спросил он.
— Технолога? Который с нами учился?
— Ну да. Его вместе с нами выперли. Говорят, он сейчас в Петербурге видная фигура.
— Я что-то не слышал… — осторожно проговорил Эдмунд.
— Ты и не мог слышать. Он известен в наших кругах. А обывателям неизвестен… Пока, — подчеркнул Людвик последнее слово.
— И что же Михайлов?
— Гений конспирации! Узембло говорил, а ему рассказывал Кравчинский, когда приезжал в декабре в Варшаву по пути в Лондон. Тот самый, что исполнил приговор над Мезенцовым.
— Который убил Мезенцова?! — ахнул Эдмунд. — И ты об этом так спокойно говоришь?
— Не убил, а исполнил приговор партии, — спокойно парировал Людвик. — Если организация прикажет, любой член ее должен это проделать.
— И ты? — в упор спросил Бжезиньский.
— А чем я хуже других?
— Не верю, нет, — твердо покачал головой Эдмунд. — Чтобы ты — и убил!
— Конечно, это трудно, я не спорю… — Варыньский возвысил голос. — Но я переломлю себя, я забуду о себе! Наше дело — жестокое дело! — видно, что ему неприятны были собственные доводы; он отвернулся к окошку в наклонной стене-потолке и говорил резко, подрубая фразы взмахами зажатого кулака: — Либо мы их, либо они — нас. Третьего не дано!
Эдмунд уже хотел было мягким замечанием или вопросом увести разговор в сторону и направить его к тому, о чем он так мучительно думал, собираясь к Людвику, как тот отвернулся от окна и порывисто выхватил из-под доски, отставшей от стены, какие-то бумаги.
— Спрятал, когда ты постучал, — неожиданно улыбнулся он. — Вот, смотри! Они нас тоже не жалуют. Не думай, что в жандармских управлениях овечки сидят. В Варшаве всех пересажали, Филюня уже почти полгода в тюрьме, больная, а с нею — больше сотни человек!
Эдмунд взял листки. Его внимание первым делом привлекла небольшого формата самодельная тетрадка, на титульном листе которой чернилами была выполнена располагавшаяся полукругом надпись: «Голос узника», а чуть ниже и мельче: «Орган заключенных польских социалистов». Местом издания значился «Десятый павильон Варшавской цитадели», а адрес редакции вызвал невольную улыбку на лице Бжезиньского: «Камера Ионтека и Мацека».
Он понял, что перед ним — журнал узников цитадели, рукописное издание, каким-то чудом собранное, переписанное, сброшюрованное в камерах Десятого павильона и попавшее на волю. Бжезиньский перелистал журнальчик. Там были стихи, статьи на политические темы, хроника следствия: кто и что сказал на допросах, о чем спрашивали майор Черкасов, товарищ прокурора Плеве, и тому подобное.
Но самое главное не в этом. На обложке, под полукруглой надписью «Голос узника», не очень умело нарисованы две фигуры: крестьянин с косой и рабочий в фуражке, целящийся в кого-то из револьвера. Значит, это всерьез… Стрельба — это всерьез. А он-то думал, что все эти брошюрки, проплывавшие через его руки в Варшаву, служат целям мирной пропаганды!
— Видал, какие молодцы! — воодушевленно сказал Варыньский.
ebooksa