Кьеркегор даёт нам несколько портретных эскизов моделей отрицания возможностей или самообмана - что одно и то же. Он стремится описать того, кого мы сегодня называем «не подлинным» человеком, человеком, который избегает развития своей собственной уникальности; он следует модели автоматической и некритической жизни, в которой был воспитан ребёнком. Он «не подлинен» в том, что не принадлежит сам себе, не является “самим собой”, не действует исходя из своего собственного центра, не видит реальности на её условиях. Это одномерные люди, полностью погруженные в вымышленные игры, присущие их обществу, не способные выйти за пределы своей социальной обусловленности: корпоративные люди на Западе, бюрократы на Востоке, племенные люди, запертые в традициях - люди повсюду, кто не понимает, что значит думать за себя, которые даже если вдруг и помыслят об этом – тут же отпрянут от идеи подобной смелости и уязвимости. Кьеркегор даёт нам описание непосредственного человека... [он и его Я] являются […] всего лишь ещё одним явлением, ещё одной деталью в необьятности временного, всего лишь составной частью остального материального мира... Таким образом, его Я в качестве составляющей части прочего вполне может ожидать, желать, наслаждаться... но оно всегда остается пассивным;... , он научается копировать других и тот способ, каким они берутся за жизнь... и вот теперь-то он живёт, как все они. И в христианстве он наружно вполне является христианином, который по воскресеньям ходит в церковь, слушает пастора и понимает его, ибо они, по сути, братья; когда же он действительно умирает, пастор за десять риксдалей вводит его в вечность; однако что касается того, чтобы быть истинным Я, он не был им ни прежде, ни теперь. Ибо человек непосредственности не знает самого себя, — он буквально знает себя лишь по платью, он не узнает своего Я … иначе как сообразно своей жизни.18
Это идеальное описание “человека, доведенного культурой до автоматизма” – человека, ограниченного культурой, её раба, который воображает, что обладает индивидуальностью, если платит страховой взнос, что он контролирует свою жизнь, если давит в пол педаль своего спортивного автомобиля или чистит зубы своей электрощёткой. Сегодня не подлинные, или непосредственные люди - знакомые типажи после десятилетий марксистского и экзистенциального анализа человеческого рабства в социальной системе. Но во времена Кьеркегора, должно быть, было шокирующим - являться современным европейским горожанином и одновременно считаться филистимлянином. Для Кьеркегора «мещанство» было проявлением тривиальности, человек убаюканный ежедневной рутиной своего общества, довольствующийся удовлетворением, которое оно ему преподносит: в современном мире это автомобиль, торговый центр, двухнедельный летний отпуск. Человек защищён безопасными и ограниченными альтернативами, которые предлагает ему общество, и, если он не поднимает глаз со своего пути, он может прожить свою жизнь с некоторой занудной безопасностью:
Всегда лишенный воображения, [обыватель] живёт внутри некоего банального итога опыта, полагаясь на течение обстоятельств, пределы вероятного, обычный ход вещей .... обывателя успокаивает банальность...19
Почему человек соглашается вести банальную жизнь? Конечно, из-за опасности полного горизонта опыта. В этом более глубокая мотивация мещанства: оно празднует победу над возможностью, над свободой. Мещанство знает своего настоящего врага: свобода опасна. Если излишне охотно следовать за ней, рискуешь потерять землю под ногами; если полностью от неё отказаться - станешь узником необходимого. Самое безопасное – придерживаться социально возможного. Я думаю, в этом заключён смысл наблюдения Кьеркегора:
Его житейская мудрость даже утешает себя тем, что избавилась от возможного и загнала его бескрайнюю гибкость в ловушку [в сумасшедший дом, “into the madhouse” - прим. перев.] или во вздорную глупость вероятного; она полагает, что поймала его, а наш обыватель прогуливается у клетки вероятного, он демонстрирует ее направо и налево… 20
Но теперь наша дискуссия принимает новый оборот. Кьеркегор говорит о пойманности бескрайней гибкости свободы «в сумасшедший дом», где её содержат в клетке. Что он подразумевает под таким насыщенным образом? Для меня он имеет в виду, что одна из величайших опасностей жизни - слишком большое количество возможностей, и что местом, где мы находим людей, которые поддались этой опасности, является сумасшедший дом. Здесь Кьеркегор показывает, что он был главным теоретиком не только «нормальной культурной патологии», но и аномальной патологии или психоза. Он осознал, что психоз - это доведённый до крайности невроз. По крайней мере, таким образом я понимаю многие из его наблюдений в разделе его книги, названном «Отчаяние подпадает под двойную категорию конечного и бесконечного».21 Давайте задержимся на этом, поскольку, если моё прочтение верно, это поможет нам глубже понять, почему самые крайние формы умственного расстройства представляют собой неуклюжие попытки справиться с основной проблемой жизни.
Кьеркегор рисует нам обширный и невероятно богатый портрет типов человеческой несостоятельности, тех способов, с помощью которых человек становится побеждённой жертвой жизни и мира; побеждённой потому, что он не может принять экзистенциальную истину своего положения - истину о том, что он является внутренней символической сущностью, которая означает определенную свободу, и что он связан конечным телом, которое эту свободу ограничивает. Попытка игнорировать любой из этих аспектов, подавлять возможность или отрицать необходимость означает, что человек будет жить ложью, не справится с осознанием своей истинной природы, будет «самым жалким из всего сущего». Но человеку не всегда так везёт, ему не всегда удаётся просто быть жалким. Если ложь, которой он пытается жить, слишком щеголяет реальностью, человек в течение своей жизни рискует всё потерять - и это именно то, что мы подразумеваем под психозом: полный и крайний распад структуры личности. Если Кьеркегор считается ведущим аналитиком человеческого положения, он должен показать, что он понимает крайности состояния человека, а также повседневное среднее состояние в рамках культуры.
Это именно то, что он делает, обсуждая крайности избытка и недостатка возможностей. Избыток возможностей - это попытка человека переоценить силы своего символического «я». Он отражает стремление преувеличить одну половину человеческого дуализма за счёт другой. В этом смысле то, что мы называем шизофренией, является попыткой символического «я» отрицать ограничения конечного тела; при этом человек полностью выбивается из равновесия и распадается. Как будто свобода творчества, которая растёт напрямую изнутри символического «я», не может сдерживаться в рамках тела и раздирает человека на части. Вот как мы сегодня понимаем феномен шизофрении - как раскол самости и тела, раскол, в котором самость является незакрепленной, неограниченной, не привязанной к повседневным вещам, недостаточно обузданной приземлённым физическим поведением 22. И таким образом Кьеркегор понимает проблему:
Ибо Я — это синтез конечного, которое ограничивает, и бесконечного, которое делает безграничным. Отчаяние бесконечности, следовательно, является воображаемым, безграничным.23 †
Под «отчаянием бесконечности» Кьеркегор имеет в виду болезнь личности, противоположную здоровью. И вот человек заболевает, погружаясь в безграничное, символическое «я», уходя «в воображение» - как это происходит при шизофрении, - когда самость отделяется от тела, от надёжного заземления в реальном опыте повседневного мира. Настоящего шизофреника можно описать как абстрактного, неземного, нереального, он вырывается из земных категорий пространства и времени, выплывает из своего тела, пребывает в вечном сейчас, не подвержен смерти и разрушению. Он победил их своей фантазией или, лучше сказать, тем фактом, что он покинул свое тело, отрёкся от своих ограничений. Описание Кьеркегора не только красноречиво, но и в точности клинично:
Именно воображение вообще переносит человека в бесконечное, но делает это, лишь удаляя его от самого себя и препятствуя ему вернуться к самому себе. Как только, скажем, чувство становится воображаемым, все больше и больше испаряется… Так ведут воображаемое существование, уходя в бесконечное или же замыкаясь в абстрактном, всё так же лишаясь своего Я, от которого всё более удаляются.
Это, по сути, книга «Разделённое Я» Рональда Лэйнга, написанная более века назад. И в ней вновь:
Если возможное перепрыгивает через необходимость и, таким образом, Я устремляется вперед и теряется в возможном, не укореняя взывающего в необходимости, налицо отчаяние возможного. Это Я становится тогда абстракцией в возможном, истощается там и бесплодно барахтается, не меняя, однако же, места, ибо истинное его место — это необходимость: становиться самим собою — это движение на месте.24
Кьеркегор подразумевает здесь, что развитие человека - это развитие из глубины постоянного центра его личности, центра, который объединяет оба аспекта этого экзистенциального дуализма - самости и тела. Но такой тип развития требует именно признания реальности, реальность своих пределов:
То, что здесь недостает, это реальность, как это хорошо выражено в обычном языке, где можно услышать, что кому-то недостает чувства реальности. Однако если хорошенько присмотреться, окажется, что здесь недостает необходимости. ... Недостает, прежде всего, силы повиноваться, подчиняться необходимости, заключенной в нашем Я, тому, что можно назвать нашими внутренними границами. Несчастье такого Я состоит не в том, что оно ничего не добилось в этом мире, но в том, что оно не осознало само себя, не заметило, что его собственное Я есть четкая определенность, а стало быть, необходимость. Вместо этого человек потерял сам себя, позволив своему Я воображаемо отражаться в возможном.25
Разумеется, это описание касается обычного человека в той же степени, что и шизофреника крайней стадии, и убедительность анализа Кьеркегора заключается в том, что их можно поместить в один и тот же континуум:
Вместо того чтобы перенести возможное в необходимость, желание преследует его, пока не собьется с дороги, ведущей к самому себе.26
Такое обобщение справедливо и в следующем: оно может описать среднестатистического человека, который живет в простом мире бушующей внутренней энергии и фантазии, как Уолтер Митти, или тот, кого мы сегодня называем «амбулаторным шизофреником», - того, чьи самость и тело находятся в очень хрупких, но, тем не менее, управляемых отношениях. Ему удается идти по жизни, не погружаясь во внутренние энергии и эмоции, фантастические образы, звуки, страхи и надежды, которые он не может сдержать:
Но даже в человеке, который, таким образом, пал жертвой воображаемого и, следовательно, является отчаявшимся, жизнь вполне может продолжаться, как это обычно и наблюдается; подобно всем прочим, он может быть полон временного, заботиться о любви, семье, почестях и внимании к другим; возможно, даже не будет заметно, что в более глубоком смысле этому человеку не хватает Я.27
ebooksa