Чувствительному мыслителю в эпоху Фрейда приходилось жить мучительной интеллектуальной жизнью – по крайней мере, это автобиографическое высказывание. По-видимому, в фрейдистском мировоззрении много истинности, но в то же время многое кажется очевидным заблуждением. Неоднозначность наследия Фрейда заключалась не в его ошибочных идеях, поскольку от них было относительно легко отказаться; проблема была в его блестящих истинных прозрениях, которые были сформулированы таким образом, что показывали только одну сторону реальности; и потребовался колоссальный объём работы и разъяснений, чтобы привести обе её стороны в соответствие друг с другом. Что было действительно необходимо, – так это структура, в которую можно было бы поместить каркас психоаналитического подхода (insight), чтобы истина его могла проявиться ясно и недвусмысленно, свободная от редукционизма, инстинктивизма и биологизма девятнадцатого века, которыми сковал его Фрейд. Эта структура является экзистенциальной; переосмысления Фрейда в экзистенциальном контексте раскрывают полноценную научную значимость его воззрений. Эта цель была недавно блестяще достигнута Норманом О. Брауном [3] в его переосмыслении идеи «анальной фазы» и её центральной роли в психоаналитической теории; вероятно, основная ценность его книги с исторической точки зрения состоит в том, что она вернула в науку даже самые эзотерические и инвертированные идеи Фрейда и сделала их достоянием гуманитарного знания.
У меня возникает соблазн обильно цитировать аналитическое богатство книги Брауна, но нет смысла повторять то, что он уже написал. Давайте просто отметим: основным ключом к проблеме анальной фазы является то, что она отражает дуализм человеческого состояния – его «я» и его тела. Анальная фаза и её проблемы возникают в детстве, потому что именно тогда ребёнок уже делает тревожное открытие, что его тело чуждо и небезупречно, более того, оно имеет опредёленное господство над ним через свои потребности и нужды. Он всегда вынужден возвращаться к этому, как бы ни старался воплотить в жизнь высочайшие полёты своей фантазии. Самое странное и самое унизительное из всех открытий – это отверстие в нижней задней части тела вне поля его зрения, из которого появляется зловонный запах и даже больше, зловонная субстанция, крайне неприятная для всех окружающих и, в конечном счёте, даже для самого ребёнка.
Сначала ребенка забавляют его анус и фекалии, и он весело вставляет палец в своё заднее отверстие, обоняет его, размазывает фекалии по стенам, играет в игры, прикасаясь к предметам своим анусом, и тому подобное. Это универсальная форма игры, выполняющая важную роль, свойственную всем играм: она отражает обнаружение и тренировку естественных физиологических функций; она помогает овладеть областью неизведанного; она устанавливает власть и контроль над детерминированными законами природы; и она делает всё это при помощи символов и мысленных образов *19. При помощи анальной игры ребенок уже становится философом человеческого состояния. Но, как и все философы, он всё ещё скован этим состоянием, и его главной жизненной задачей становится отрицание того, что символизирует собой анус — факт того, что для природы в действительности он является лишь телом и только. Для природы имеют значение физиологические ценности, для человека – ментальные ценности, и, хотя последние горделиво возвышаются над физиологией, они построены на экскрементах, невозможны без них и всегда возвращаются к ним. По словам Монтеня, даже на самый высокий трон человек садится своей задницей. Обычно эта эпиграмма заставляет людей смеяться, потому что кажется, что она избавляет мир от искусственной гордости и снобизма и возвращает его к эгалитарным ценностям. Но если мы копнем глубже и скажем, что люди сидят не только на своей заднице, но и на тёплой зловонной куче своих собственных экскрементов – шутка уже не кажется такой смешной. Трагедия человеческого дуализма, его смехотворное положение становятся слишком реалистичными. Анус и его непонятный, отталкивающий продукт олицетворяют не только физиологический детерминизм и ограниченность, но и судьбу всего физического: разложение и смерть.
Теперь мы понимаем, что то, что психоаналитики назвали «анальной фазой» или анальными чертами характера, на деле является формой всеобщего протеста против случайности и смерти. Таким образом, значительная часть самых эзотерических из всех психоаналитических инсайтов обретает новую жизнь и уровень значимости. Сказать, что кто-то является «анальным», означает сказать, что он изо всех сил пытается оградить себя от случайностей жизни и опасности смерти, пытаясь использовать символы культуры как надёжный способ победы над таинственными силами природы, пытаясь выдать себя за всё что угодно, кроме животного. Когда мы просматриваем антропологическую литературу, мы обнаруживаем, что люди повсюду были анальными на некоторых базовых уровнях своих культурных стремлений; и мы находим, что первобытные люди часто проявляли самую нестеснённую анальность из всех. Они были более простодушны в отношении своей подлинной проблемы и не слишком пытались затушевать свою маскировку, если можно так выразиться, скрывающую несовершенство человеческого состояния. Известно, что люди племени Чагга всю свою жизнь носят анальную пробку, притворяясь, что запечатали анус и избавились от нужды в дефекации. Очевидный триумф над простой физиологической природой. Или возьмём широко распространённую практику изоляции женщин в отдельных хижинах в период менструации и все связанные с ним табу: очевидно, что человек стремится контролировать таинственные процессы природы, являющие себя через его собственное тело. Он не может допустить, чтобы тело господствовало над ним [4].
Анальность объясняет, почему люди тоскуют по свободе от противоречий и двусмысленностей, почему они любят, когда их символы чисты, и предпочитают Истину с большой буквы «И». С другой стороны, когда люди действительно хотят протестовать против чего-то искусственного, когда они восстают против символизма культуры, они возвращаются к физиологии. Их мысли становятся приземлёнными, их поведенческие паттерны возвращаются на уровень простой химии. Идеальным примером этого явления стал недавний «анальный» фильм «Брюстер МакКлауд», где напечатанные речи, официальные значки и блестящие искусственные поверхности бомбардировались экскрементами с неба. Посыл смело подаётся современными кинематографистами: они призывают мир отказаться от лицемерия, подчёркивая основные аспекты жизни и тела. Стэнли Кубрик потряс аудиторию, когда показал [в фильме], как в 2001 году человек вышел в космос, кривляясь в танце под слащавый вальс Штрауса; а затем снова в «Заводном апельсине» подчеркнул, как естественно и удовлетворённо человек может убивать и насиловать в резонансе с героическим величием девятой симфонии Бетховена.
Анальность удручающе показывает, что вся культура, все творческие пути человека являются по сути своей сфабрикованным протестом против естественной реальности, отрицанием правды человеческого состояния и попыткой забыть о том, каким жалким существом человек является на самом деле. Одна из самых потрясающих частей исследования Брауна – его изложение анальности в «Джонатане Свифте». Предельным страхом для Свифта был тот факт, что возвышенное, прекрасное и божественное неразрывно связано с основными животными функциями. В голове мужчины, обожающего женщину, существует иллюзия, что возвышенная красота – суть «лик и ангельские крылья, без оскверняющего тыла» [5]. В одном из стихов Свифта молодой человек объясняет гротескное противоречие, раздирающее его изнутри [6]:
“На разум мой лёг безумья гнёт:
О! Селия, Селия, Селия срёт!”
Другими словами, в сознании Свифта существовало абсолютное противоречие «между состоянием влюбленности и осознанием наличия экскрементов возлюбленной» [7].
Эрвин Штраус в своей блестящей монографии об одержимости [8] ранее аналогичным образом показал, как Свифт отвергал животность тела, его грязь и разложение. Страус высказал более клиническое суждение об отвращении Свифта, рассматривая его как часть типичного обсессивного мировоззрения: «Для всех обсессивных личностей секс отделён от слияния и продолжения рода .... Из-за изоляции гениталий от всего остального тела сексуальные функции воспринимаются как связанные с выделениями и разложением» [9]. Это является крайней степенью фрагментации [телесных функций], но, по крайней мере, иногда и в некоторой степени, все мы смотрим на мир глазами обсессивной личности; и, как сказал Фрейд, не только невротики замечают факт того, что «мы рождаемся между мочой и фекалиями» [10]. В этом ужасе несообразности человека Свифт как поэт озвучивает мучительное затруднение, которое преследует нас всех, и стоит подвести итог в последний раз: выделительная функция – это проклятие, которое угрожает безумием, потому что оно показывает человеку его жалкую конечность, его физиологичность, всю вероятную нереальность его надежд и мечтаний. Но, даже более того, оно отражает полное недоумение человека по поводу абсолютной бессмыслицы творения: создать возвышенное чудо человеческого лика, mysterium tremendum (непостижимую тайну) лучезарной женской красоты, подлинных богинь, которыми являются по-настоящему прекрасные женщины; извлечь это из ничто, из пустоты и заставить сиять в своём расцвете; взять это чудо и поместить в него новые чудеса, выглядывающие из таинственной глубины глаз – глаз, которые бросали в дрожь даже сухого нравом Дарвина: сделать всё это и совместить с анусом, который срёт! Это слишком. Природа насмехается над нами, а поэты живут в муках.
Я попытался немного воссоздать шок научного и поэтического обсуждения проблемы анальности, и, если в такой импровизированной манере мне удалось это донести, тогда можно понять, что же означает этот экзистенциальный парадокс: людей беспокоит на самом деле несоответствие, жизнь как она есть. Эта точка зрения ведёт к полному переосмыслению теории Фрейда, и не только в проблеме анальности, но и в центральной идее Фрейда – Эдипова комплекса. Давайте теперь задержимся на этом, снова воспользуясь блестящей интерпретацией Брауна.
Фрейд зачастую склонялся к пониманию человеческих мотивов в манере, которую можно было бы назвать «примитивной». Порой настолько часто, что после того, как его последователи отстранялись от него, подобно Ранку и Ференци, они начинали обвинять его в излишнем упрощении мысли. Обвинение, конечно, смехотворно, но всё же что-то в этом есть – вероятно, они клонили к тому, что упорство, с которым Фрейд придерживался своих категоричных формулировок о сексуальности, было чрезмерно. Независимо от того, насколько сильно он изменился позже в жизни, он всегда поддерживал букву психоаналитических догм и боролся с размыванием мотивов, которые, как он думал, он раскрыл. Мы лучше поймём причину этого в следующей главе.
Возьмём Эдипов комплекс. В своих ранних работах Фрейд писал, что этот комплекс является основным фактором развития психической жизни. С этой точки зрения, у мальчика есть врождённое стремление к сексуальности, и он даже хочет овладеть своей матерью. В то же время он знает, что его отец является его конкурентом, и ребёнок сдерживает направленную на него убийственную агрессивность. Причина, по которой он держит её под контролем, состоит в том, что он знает, что его отец физически его сильнее, и что результатом открытого боя будет победа отца и кастрация сына. Отсюда возникает страх крови, увечья, женских гениталий, которые, по-видимому, были изуродованы; они свидетельствуют, что кастрация стала свершившимся фактом.
Фрейд корректировал свои взгляды на протяжении всей жизни, но никогда не отказывался от них. Неудивительно: люди, которых он изучал, продолжали личным образом «подтверждать» их. В анусе и гениталиях, физическом характере семьи и совокуплениях действительно было что-то, что тяготило психику невротиков, словно вековой камень. Фрейд считал, что такая тяжесть должна корениться в незапамятных временах, в моменте появления первого человека из предка-примата. Он считал, что чувство вины, которое каждый из нас переживает глубоко внутри, связано с первобытным преступлением отцеубийства и кровосмешения, совершённого в смутной глубине предыстории; насколько глубоки корни вины, настолько же сильно они путаются с телом, с сексом и экскрементами, с родителями. Фрейд никогда не отказывался от своих взглядов, так как они были правильными в своих элементарных ощущениях (suggestiveness) относительно человеческого состояния - но не совсем в том смысле, в котором он думал, или, скорее, не в тех рамках, которые он предлагал. Сегодня мы понимаем, что все разговоры о крови и экскрементах, сексе и вине, верны не из-за побуждений к отцеубийству и инцесту, не из-за опасений реальной физической кастрации, а потому, что все эти вещи отражают ужас человека перед его собственным первичным животным состоянием – состоянием, которое он не может, особенно в детстве, понять, и состоянием, которое как взрослый он не может принять. Вина, которую он испытывает по поводу телесных процессов и побуждений, является «чистой» виной: вина как запрет, как детерминизм, как чувство собственной малости и ограниченности. Она вырастает из-за ограничений основополагающего животного состояния, непостижимой тайны тела и мира.
Психоаналитики с начала века были озабочены переживаниями детства; но, как ни странно, только буквально «вчера» мы смогли составить довольно полную и правдоподобную общепризнанную картину того, почему детство – такой ключевой период для человека. Этой картиной мы обязаны многим людям, в том числе непризнанному Ранку, но, я думаю, именно Норман О. Браун сложил данные наиболее чётко и завершающе чем кто-либо другой. Как он утверждал в своей собственной интерпретации Фрейда, Эдипов комплекс – это не узко-сексуальная проблема вожделения и соперничества, которую Фрейд вывел в своей ранней работе. Скорее, это Эдипов комплкекс – это Эдипальный проект, который резюмирует основную проблему жизни ребёнка: будет ли он пассивным объектом судьбы, придатком других, игрушкой мира или у него появится активный внутренний стержень – будет ли он управлять своей судьбой своими собственными силами или нет. Как выразился Браун:
“Эдипальный проект не является, как полагают ранние формулировки Фрейда, естественной любовью к матери, однако, как его более поздние работы признают, является результатом конфликта амбивалентности и попыткой преодолеть этот конфликт нарциссической инфляцией20. Суть Эдипового комплекса – это проект становления Богом – в формуле Спинозы, causa sui (причиной самого себя). Кроме того, он явно демонстрирует инфантильный нарциссизм, извращённый бегством от смерти. ”
Если для ребёнка основная задача – это бегство от беспомощности и забвения, тогда сексуальные вопросы вторичны и производны, как говорит Браун:
“Таким образом, опять же, представляется, что сексуальные устройства, прегенитальные и генитальные, не соответствуют естественному распределению Эроса в человеческом теле: они представляют собой гиперкатексис21, сверхзаряд специфических функций и зон организма – гиперкатексис, вызванный фантазиями человеческого нарциссизма в бегстве от смерти [11].”
ebooksa