Прозрачная маска

— Голову даю на отсечение, если это не Зулема из Ямбола, самая известная проститутка в нашем округе! Покончила с собой два года назад, приняв большую дозу снотворного. В деле хранится ее предсмертное письмо.

— Что ее толкнуло на самоубийство?

— Отчаяние. Действительно, она была очень красивая девушка, дочь порядочных родителей, но рано ударилась в разврат. Девочкой пошла по софийским кафешантанам, а когда занялась своим ремеслом в Бургасе, была уже настоящей проституткой. Не помогли ни просьбы, ни увещевания, ни советы, ни принудительные меры — высылали ее в глухое село на турецкой границе.

— Какова ее настоящая фамилия?

— Мария Атанасова Колчева, 1924 года рождения.

— Значит, в 1943 году, когда она была любовницей его царского высочества, ей было девятнадцать лет? — констатировал я, чувствуя, что становится больно за судьбу девушки с родинкой. — А ее родители живы?

— Они отреклись от нее. Да, да, сейчас вспомнил, что злополучная Мария до Зулемы была еще Норой, Элеонорой и Еленой. Обычно наши проститутки, промышляющие исключительно среди моряков, носят несколько имен, чтобы легче подбирать клиентуру. Что верно, то верно. Она была настоящая красавица, но исключительно глупа. Да, да, получили ее в «наследство» от царской полиции.

— Могу я познакомиться с материалами следствия по поводу ее смерти? Меня интересует, не было ли среди ее вещей каких-нибудь драгоценностей.

— Имел честь присутствовать при описи ее имущества! — закуривая потухшую сигарету, ответил Петров. — Жалкое зрелище! Два-три платьишка, туфли, новое белье и чулки, подаренные клиентами-моряками, десяток пудрениц и тюбики губной помады — вот весь ее гардероб. Умерла как последняя нищенка.

— А я надеялся обнаружить у нее коллекцию царских бриллиантов.

— Бриллиантов? — уставившись на меня, переспросил удивленный майор. — Самой большой драгоценностью, которой обладала Нора, были ее хорошо отполированные и накрашенные ногти!

На вокзал в Софию я прибыл в подавленном настроении. Со смертью Норы узел вокруг сокровищ затянулся еще сильнее.

В управлении, однако, меня ожидал приятный сюрприз — маленький светлый лучик в непроглядном мраке поиска. В комнате, где жил дядя Мирчо, мои коллеги обнаружили большое количество банкнот, спрятанных под дощатым полом. Но это, в сущности, была кипа никому не нужной бумаги, потому что их собственник не счел нужным обменять их во время реформы в 1947 году, когда народная власть в первый раз проводила обмен царских денег. Для нас же они послужили прямым доказательством того, что кто-то был и их обладателем. Возникал законный вопрос об их происхождении: заработок, спекуляция, наследство или воровство?!

И ничего странного, что первым на эти вопросы должен ответить хозяин комнаты — дядя Мирчо, сторож, который многие годы спал, так сказать, на них!.. За его «обработку» взялся лично начальник следственного отдела. О чем и как они говорили, каким путем начальник склонил глухого к признанию — мне и до сегодняшнего дня неизвестно. К исходу третьих суток Стаменов показал мне протокол, в котором было записано, что усатый Цербер присвоил упомянутые выше деньги. Господин Шуманов вручил их ему для передачи аптекарю Ванкову, но вместо этого дядя Мирчо спрятал их под полом и таким образом покончил с решением вопроса. Когда возникли распри о том, что деньги не переданы по назначению, профессор после краткого разбирательства поверил своему доверенному человеку, исполняющему обязанности сторожа, телохранителя и портье, и послал ко всем чертям двоюродного брата как мошенника! Потому что Шуманов был убежден, что Ванков нахально требует оплатить бриллиант второй раз. В 1947 году Мирчо не удалось обменять полученную таким путем крупную сумму, и она превратилась в кипу бесполезной бумаги. Уничтожить деньги он тоже не решался, надеясь, что банкноты снова «будут ходить»! Самым интересным в этой истории была страстная просьба сохранить в тайне от людей его позор. Во всяком случае, его желание совпадало с целью начатой нами оперативной игры. Пачки банкнот были изъяты с таким расчетом, чтобы этот факт не стал достоянием ни академика Христакиева, ни Кюраны Янковой, ни Венелина Ванкова и ювелира Трендафилова. Мы решили, что эти лица не должны узнать, что деньги, предназначавшиеся в свое время аптекарю, были присвоены дядей Мирчо, а теперь обнаружены нашими сотрудниками. Сторож возвратился на свое удобное кожаное кресло у входа в дом, словно ничего не произошло. Но мы были начеку, потому что поняли, хотя и с запозданием, что под личиной простоватого человека скрывается хитрый ворюга, который находился в шаге от разыскиваемых нами сокровищ. И чтобы не попасть в ловушку еще раз, следили за каждым шагом сторожа.

Это обстоятельство заставило нас еще раз оценить каждый наш шаг, сделанный в доме Шуманова. Теперь уже не было сомнения в том, что аптекарь Ванков сообщил правду. Значит, был бриллиант, и следовательно, история вокруг бриллиантов не была выдуманной, сокровища князя существовали, но где они — пока никто не знал, и нам необходимо продолжать их поиск с еще большим упорством. Вот поэтому оперативной группе нужно было действовать осмотрительнее.

Однако наши старания привели в страшную ярость добрую экономку Янкову. В доме буквально все было вывернуто, проверены все вещи, каждое платье, все, до одной, книги, мебель, включая свечи и спички на кухне. И тогда разъяренная женщина, дом которой стал похож на развалины после сильного землетрясения (были вскрыты некоторые подозрительные места в стенах, поднят паркет), заорала на следователя: «Почему вы не хотите понять, что эти игрушки (имея в виду бриллианты) я не видела?»

Размышляя над ее словами, которые передал Бакрачев, я пришел к заключению, что, возможно, Янкова на этот раз сказала правду. Необходимо было пока оставить экономку в покое, а все внимание сосредоточить на доценте Патьо Филипове.

Тот факт, что доцент Филипов был одним из приближенных людей Шуманова, приобретал немаловажное значение. Вместе с академиком Петром Христакиевым они представляли выдающуюся троицу в ученом мире, известную в столице своей общей слабостью к художественным выставкам и концертам. Это означало не только слепое поклонение искусству, но одновременно — оказание помощи и покровительство его добрым и преданным жрецам. Ни для кого не было тайной, что эти состоятельные мужи поддерживали и тайно и открыто бедных студентов и молодых людей, начинающих художников и музыкантов, проявивших талант.

После установления народной власти их функции меценатов были прекращены, а всем троим оставлены занятия по гражданским профессиям.

Доцента Филипова я впервые увидел тогда, когда созерцал и всех остальных ближайших людей покойного. Это сравнительно молодой человек среднего роста, с красивым лицом, выразительными, но холодными глазами. Услышав, что все наследство профессора отказано в пользу государства, он сохранил видимое спокойствие. Только его правая рука нервно шарила в кармане плаща, а потом — в кармане брюк. Я подумал тогда, что он ищет сигареты. Но в руках у него появились медикаменты. Он взял две таблетки, раскрошил и, бросив в рот, проглотил. Потом, соблюдая приличия, упаковку положил в пепельницу. Надпись на флаконе — какой-то немецкий препарат для успокоения нервной системы. Присмотревшись к спортивной фигуре и здоровому цвету лица доцента, я пришел в недоумение. Позднее, когда подробнее изучил его биографию, еще больше удивился: этот человек был активным спортсменом, чемпионом по теннису. Его брат имел собственные теннисные корты, которые сдавал внаем любителям. И может быть, эта его почти спортивная биография, по-моему совсем обычная, свидетельствовала о совершенной аполитичности и безразличии к событиям в нашей стране. Хорошо, что другой факт произвел на меня более сильное впечатление — Патьо был постоянным и желанным партнером князя Кирилла по игре в теннис. На этом поприще они встречались многократно. Естественно, Патьо в роли тренера, а князь — ученика. Доказательств их близких отношений было больше чем достаточно, но все сводилось исключительно к любимой игре! Никто не видел их в других местах, кроме теннисных кортов. Это, можно сказать, была чисто спортивная дружба. Может быть, профессор Шуманов рекомендовал князю в качестве тренера своего хорошего приятеля доцента Филипова? А не могло ли быть наоборот? Доцент рекомендовал князю Шуманова в качестве врача, который излечил его от хронической мигрени. Тем не менее, какова бы ни была основа, трио образовалось и существовало. Оставалось одно — встретиться и поговорить открыто и откровенно с Патьо. Он наилучшим образом может объяснить мне, на чем базировалась их дружба с князем.