Стаменов, молча выслушав мой доклад, сказал:
— История с Галевым показывает, что мы еще недостаточно изучили все, что связано с окружением Филипова. Ясно, что мы не все знаем о нем. Нам срочно нужно перестраиваться в этом направлении. Что касается подозрений в отношении рукояток ракеток, было бы глупо, если бы мы нагрянули в дом к человеку и начали вскрывать рукоятки его ракеток. Каково, если, ничего не обнаружив, мы будем вынуждены приносить свои извинения? Опять же, едва ли Филипов будет рисковать и действовать столь наивным способом — использовать такие ненадежные тайники для хранения сокровищ. Плохо и то, что мы до сих пор не ответили на один из главных вопросов: с нами или против нас этот человек? Например, с нами академик Христакиев, часовщик дядя Гошо, художник Милошев, а против нас — дядя Мирчо и Кюрана Янкова. Аптекарю Венелину Ванкову и ювелиру Трендафилову мы тоже пока не можем доверять. Это означает, что действующие лица в нашей небольшой драме расставлены по своим местам, а Филипов пока остался в стороне.
— Мы действовали в соответствии с вашими распоряжениями.
— Не отрицаю, что было такое указание, я только констатирую этот неприятный факт, что доцент до настоящего момента не изучен и продолжает оставаться как бы неисследованной космической туманностью.
— Каким путем предлагаете исправить недоработку?
— Ты поедешь в Старую Загору. Полагаю, что встреча с заключенным Галевым будет весьма полезной, а после серьезного разговора с ним будем иметь готовый план «обработки» Филипова.
Трифон Галев не был похож на заключенного. Свое наказание он отбывал в качестве нештатного врача в тюремной больнице. Увязший в политической тине старой буржуазной власти, этот расконвоированный заключенный трезво оценивал сбою вину и был весьма доволен, что спас свою шкуру. Внешне это был слегка округлившийся, рано облысевший мужчина, с очками на огромном, мясистом носу, с живыми, проницательными глазами. На вопрос, знает ли доцента Филипова, он слегка насупился и ответил:
— Наша дружба была мимолетной. Знаю его по теннисным кортам столицы, и не более. Но, несмотря на это, получил возможность узнать его слабость к деньгам.
— Прошу вас, расскажите все, что вам известно о личности доцента.
— Во-первых, хотел бы начать с момента моего ареста. Во время следствия господин Патьо не пожелал и пальцем пошевелить, чтобы облегчить мою участь. А такая возможность у него была. Наоборот, он представил следствию компрометирующие меня документы, на основании которых я был осужден и отправлен в тюрьму.
— А мог он уничтожить эти документы?
— Конечно, мог. Это были мои письма князю Кириллу, написанные во время моей практики в одной из берлинских больниц в 1942 году.
— Почему они оказались у Филипова?
— Предполагаю, что были переданы Кириллом.
— Почему вы, зная о наличии у доцента компрометирующих вас материалов, не попытались забрать их?
— Как это — не попытался?
— Тогда почему он оставил их себе?
— Он вынуждал меня одолжить ему два миллиона левов. Однако я понял, что это своеобразная форма взятки, которую он мне никогда не вернет, и сказал ему, что только сумасшедший может просить такую сумму. Он в этот момент ничего мне не сказал, а через два дня сообщил, что уничтожил письма, и тут мы поссорились.
— Почему?
— Я вспомнил, что князь имеет много бриллиантов и не знает, шею какой женщины они будут украшать. А он рассердился, вскочил в трамвай и больше не заходил ко мне.
ebooksa