– Сыра нет, – гробовым голосом сообщала бабуля.
– Ничего, купим плавленый! Сырок «Дружба», пятнадцать копеек! Да, Игорек? А еще можно постный плов – рис, лук и морковка! В холодильнике есть и то и другое!
– Растущему организму необходимо мясо, белки. – Бабушка говорила хорошо поставленным голосом.
– Убоину? – подмигивая сыну, мама делала трагическое лицо. – Нашему мальчику – и убоину?
Они начинали смеяться.
– Идиоты, – заключала бабуля, – смотреть на вас не хочу. – И уходила к себе.
Мама… Мама умерла, когда ему было пятнадцать. Обширный инфаркт. Упала прямо на улице. «Скорая» не успела. Никто ничего не понимал: как? Как такое могло случиться? Ведь молодая здоровая женщина!
Журавлев тогда жил как во сне – услышав это известие, два дня до похорон, во время похорон, после. Года три после. Не мог осознать, не получалось. Каждый вечер ему казалось, что вот сейчас щелкнет замок и в квартиру ворвется запах знакомых духов, запах свежести и легкости – мама. И он услышит: «Ау! Я дома! Я пришла. И почему меня не встречают?»
Он бросался в прихожую. Мама! Горько плакал, уткнувшись в ее пальто. Под подушкой лежал мамин платок. Какое-то время он пах мамой. Потом запах исчез.
После смерти дочери бабуля сдала. Сидела на кровати и беззвучно плакала. Почти не ела, он заставлял ее съесть бутерброд. Иногда заговаривала про маму. Что-то рассказывала про мамино детство, про довоенную Москву и их комнату на Арбате, про эвакуацию и возвращение, про туфли из холстины, покрашенные мелом, в которых мама пошла в первый класс.
– Я только потом поняла, – всхлипывала бабушка, – почему Ленка так любит тряпки. Она наверстывала. Ничего у нее в детстве не было. Два платья, валенки и холщовые туфли. Кофточка вязаная, старушечья, кто-то отдал. Темный, тоже старушечий, платок. И это все девочке да такой красавице! Господи, Игоряша! А я еще ее ругала за тряпки!
Глядя на фотографию мамы, он часто думал: ну должны же были быть у нее мужчины! Он видел, как они разглядывали ее, как оборачивались ей вслед. Но никогда ничего не замечал – ни малейшего намека на отношения или роман.
Однажды спросил у бабули.
– Не было, – подтвердила та. – Во всяком случае, я про это не знаю. А ты знаешь, мы были близки. – И через минуту добавила: – Ленка отца твоего очень любила. А он… в общем, не оправдал. Грошовым был человечком, мелким, разменным. Не ее калибра, понимаешь? Я думаю, что она понимала. Но это не обсуждалось – табу. И слова плохого о нем никогда не сказала. И мне не давала.
Про отца Журавлев никогда с мамой не говорил. Вернее, так:
– Конечно, был, я же не Богоматерь. Был и сплыл, Горохин, не о чем говорить.
После ухода матери пытал бабушку. Та долго отмахивалась, но наконец сведения дала:
– Курочкин Алексей Викторович, москвич, прописан был в Последнем переулке, по специальности, – бабушка презрительно хмыкнула, – артист цирка, жонглер. Смешно, правда? В общем, циркач, и этим все сказано.
Жонглер Курочкин. И вправду смешно.
И как хорошо, что он Журавлев, а не какой-то там Курочкин.
ebooksa