Оставленные золотые монеты были бы милостыней. Уходя, он взял их. Парацельс проводил его до лестницы и сказал ему, что в этом доме он всегда будет желанным гостем. Оба прекрасно понимали, что встретиться им больше не придется.
Парацельс остался один. Прежде чем погасить светильник и удобно расположиться в кресле, он встряхнул щепотку пепла в горсти, тихо произнеся Слово. И возникла роза.
Борхес как он есть
– Думаю, моим первым чтением были сказки братьев Гримм в английском переводе. Кажется, я даже помню книжку, хотя, возможно, были и другие, ведь я обучался не столько в школах и университетах, сколько в отцовской библиотеке. Должен также вспомнить бабушку-англичанку, которая знала наизусть Библию, стало быть, не исключено, что я вошел в литературу посредством Святого Духа, а может, слышал дома много стихов. Моя мать знала наизусть (и, думаю, до сих пор помнит) «Фауста» Эстанислао дель Кампо[121].
– Сколько вам было лет, когда вы познакомились с братьями Гримм?
– Должно быть, совсем немного. Я не припомню такого времени, когда я не умел читать и писать. Но поскольку память, по утверждению психологов, хотя они и могут ошибаться, оформляется только к четырем годам, а в этом возрасте я уже умел читать и писать, то не могу назвать точной даты.
– Вы были билингвом?
– Да. Дома я говорил по-английски с бабушкой-англичанкой и по-испански с прочей родней. Я знал, что с бабушкой по матери, Леонор Асеведо Суарес, нужно говорить одним способом, а с бабушкой по отцу, Френсис Хейзлем Арнетт, другим, и эти два способа совсем разные. Со временем я открыл для себя, что эти два способа говорить с бабушками называются языком кастильским и языком английским. Так ребенок использует глаголы, спрягает их, знает грамматические роды, использует разные члены предложения, а саму грамматику постигает гораздо позже; я читал на обоих языках, хотя, наверное, больше по-английски, поскольку у отца в библиотеке стояли английские книги. Помню, у нас дома было издание «Дон Кихота», выпущенное «Домом Гарнье». Книга в ходе наших переездов где-то затерялась, и в тысяча девятьсот двадцать седьмом году я достал другой такой экземпляр, из суеверного убеждения, будто издание, в котором ты впервые что-то прочел, – единственно правильное, пусть и не первое. То была книга в твердом переплете, с золотыми буквами снаружи и гравюрами внутри; я до сих пор ее храню, поскольку мне кажется, что все остальные «Дон Кихоты» – апокрифы. Что до моего первоначального чтения, то я многое почерпнул из весьма почтенной и довольно интересной по материалу серии «Biblioteca de la Nación»[122].
Обложки были в стиле ар-нуво. Первой, как можно было предвидеть, они опубликовали «Историю Сан-Мартина» Митре[123], потом появились «Дон Кихот» и почти современное произведение, «Первые люди на Луне» Уэллса.
В те времена не существовало авторских прав, что способствовало более широкому распространению книг, ибо, как только текст выходил в печать, его переводили и издавали на других языках, автор же не получал ни гроша. Иногда, дабы убыстрить дело, если в книге, например, было двадцать глав, нанимали двадцать переводчиков. Каждый переводил свою главу (чтобы поспеть с публикацией), и персонаж, которого в одной главе звали Гильермо, в других назывался Уильям или Вильгельм. В этой «Библиотеке» выходили также сочинения Кеведо, «Биржа» Мартеля, «Амалия» Мармоля, «Факундо» Сармьенто, «Тайна желтой комнаты»[124], детективные романы и рассказы Конан Дойла, которого тогда много читали, он был вполне современным автором. Так или иначе, помню, что в детстве я прочел, не знаю, по-английски или по-испански, рассказы По, романы Дюма, сэра Вальтера Скотта, «Марию» Хорхе Исаакса[125] и испанскую классику.
– В средней школе вы все время учились в Швейцарии?
– Да, и это мне давало преимущество, поскольку я был хорошим латинистом и даже сочинял латинские стихи с помощью словаря «Gradus ad Parnassum»[126], который составил Кишера[127]. Оттуда я взял схему, отмечавшую краткие и долгие слоги, хотя никогда не мог прочесть ни одного латинского стиха, поскольку не научился эти краткие и длинные слоги выделять ударением.
– Скандировать?
– Да, и до сих пор не умею, а тогда мог сочинять стихи, пользуясь механической схемой. Как если бы я писал рифмованные стихи, но не слышал рифм. По-латыни я читал Сенеку и Тацита.
– А еще я слышала, будто вы сдавали экзамены на латыни…
– Черт побери, нет! Вы меня путаете с моим английским прадедом, который получил докторскую степень по филологии в Гейдельбергском университете, не зная по-немецки ни слова и сдавая все экзамены на латыни. Боюсь, сегодня преподаватели не смогли бы так принимать экзамены; возможно, всем поставили бы положительную оценку, чтобы не показать своего невежества. В те времена люди еще говорили на латыни. Отец одного моего друга, Ибарры[128], заставлял сына за столом, во время завтрака и обеда, говорить на латыни.
– Но вы рассказывали мне, что ваши соученики избавили вас от необходимости сдавать экзамен по предмету, которого вы не знали.