Норби

— Сейчас ночь? — зачем-то спросил он, но тут же сообразил, что ошибся. Тьма сгинула, сменившись нестойким сумраком. Бывший гимназист даже сумел различить силуэт собеседника, тот был справа. Слева — тоже кто-то, кажется, шинелью укрыт.

— Это как считать, — рассудил говорливый сосед. — Солнце уже село, потому и с места тронулись. Нам за ночь надо железку перейти и снова в лес нырнуть. А возле железки русские «панцеры», нарвемся, плохо будет. Одна надежда, что ночью паны москали будут дрыхнуть. Мы теперь вроде как партизаны, днем спим, воюем ночью. Интересно даже. Жаль, встану нескоро, обе ноги продырявлены.

Судя по голосу, сосед лишь ненамного его старше. Ранен — и серьезно, но кураж не утратил. Улан!

— Антон Земоловский, доброволец.

— Капрал Станислав Пачка. Пулеметчик, второй номер.

* * *

Он ждал выстрелов, взрывов, гула танковых моторов, но вокруг было тихо, лишь негромко постанывал тот, кто лежал слева. Повозку трясло, обиженно ржали кони. Дорога им выпала — от ухаба к ухабу.

— Майор наш боевой, — негромко рассказывал пулеметчик Пачка. — Герой! Еще в ту войну воевал, ушел добровольцем в легионеры. Потом Львов от москалей защищал, в офицеры вышел. А еще спортсмен, в Олимпийских играх участвовал. А вот по службе затирали, двенадцать лет в майорах ходит.

Доброволец, вспомнив густой коньячный аромат, рассудил, что майора затирали, вероятно, не без причины.

— Под Гродно без него мы бы все пропали. Как начали москали из гаубиц гвоздить, ясно стало — хана. Нашу артиллерию сразу разнесло, половину офицеров перебило, хорошо хоть лошадей укрыть успели. За развалины зацепились, я, понятно, при пулемете, после атаки пальцы от железа еле оторвал. Прилипли!

— Пешими воевали? — удивился он. — Вы же уланы!

Капрал негромко рассмеялся.

— Уланы пешими и воюют. ХХ век, парень! «Панцеры», пулеметы, авиация, газы… По уставу верхом мы только к месту боя движемся, а там лошадей коноводам отдаем. Но если к горлу подступит, тогда, да, за сабли — и в атаку, как при Яне Собесском. Марш-марш! Знаешь, как настоящий конный бой называется? Шок! Вот мы под Гродно шок москалям и устроили. Ребят, правда, много легло, но все-таки прорвались. А что было делать? Не в плен же сдаваться! Майор перед боем нам так и сказал: жизнь проходит, а честь остается навечно. Праправнуки вспоминать будут!

Доброволец Земоловский не спорил. Капрал, горячий парень, в чем-то прав. Только «шок», им помянутый, может помочь лишь раз-другой. В третий нарвешься на «панцеры», а там и авиация подоспеет. Не зря они от солнца прячутся, ночи ждут, тут майор верно рассудил.

— А какой у тебя пулемет, капрал? «Тридцатка»?

— Разбираешься! — явно удивился тот. — Да, Ckm wz.30 он же Браунинг M1917. Прошлого года выпуска, модернизированный, улучшенный затвор, новый спусковой механизм. А тачанка наша — образца 1936 года. Про Махно слыхал? Так наши тачанки получше будут.

Про Нестора Махно бывший гимназист помнил — как и про пулемет-«тридцатку». Кажется, он даже его разбирал.

— Тачанке экипаж из трех человек положен, пулеметчики — и ездовой. Ездового нашего убило, меня ранило, так что дядька Юзеф один остался. Ездового-то найдут, а с пулеметчиками плохо, почти все в Гродно полегли. Слушай, Земоловский, а может ты в пулеметчики пойдешь?

* * *

Где-то через час случился привал. Всезнающий капрал рассудил: шли размашистой рысью, значит, коней притомили. А ехать-то еще всю ночь!

Доброволец Земоловский, убедившись, что ноги держат и руки не дрожат, вызвался сходить в разведку. Пробрался к краю повозки, свесился вниз, спрыгнул на мягкую пыльную землю.

Ночь. Не видно ни зги, только конский дух, только негромкие голоса. И тяжелая черная тень у повозки — прямо перед ним.