Ничего особенного в хваленом «Галлопине» я не заметил, разве что большие грифельные доски, на которых гарсоны писали счет — и кучу портретов всяких знаменитостей, среди которых почему-то не было ни единого бейсболиста. Зато публика не столько ела и пила, сколько читала — или творила сама. Официанты воспринимали это как должное, ставя блюда на самый краешек стола.
Я предложил рыжему заказывать от души, но тот проявил характер, ограничившись рюмкой коньяка. Я, уже по привычке, взял граппы, отхлебнул, после чего и появилась папка с матерчатыми тесемками.
— Не стоит, — рассудил я. — Мне недавно сообщили, что появились сыщики-невидимки. Подкрадется такой на цыпочках, затаит дыхание.
Не к месту вспомнились губы Мухоловки на моем ухе. Дразнилась она, что ли?
— Могу себе представить, — негромко рассмеялся журналист. — Невидимка пристраивается к кому-то на улице, и его тут же начинают толкать и пихать. Ему придется двигаться противолодочным зигзагом!
Мысль мне понравилась. При свете дня мрачные фантазии Анны Фогель изрядно поблекли.
— Прочитаю, но позже, пока же своими словами, мсье Домье. Представьте, что вы диктуете репортаж.
Он задумался на миг, кивнул.
— Представил. Итак! Заголовок: «Молодость или смерть?» Первый абзац: «Противник эволюции бросает вызов Времени».
Профессор Жак Бенар приехал в Прекрасную Францию из Сайгона, по крайней мере, так рассказывал он сам. До поры до времени никому не было дела до скромного выходца из Французского Индокитая, поэтому где профессор жил и чем занимался, осталось неизвестным. Как и то щекотливое обстоятельство, что никаким документом о присуждении профессорского звания он не обладал.
Впервые Бенара заметили на одном из приемов, где он оказался в компании греческого миллионера Манолиса Орфанидиса. Никто особо не удивился, грек собирал вокруг себя очень необычных людей, включая хиромантов, гадалок и даже, как говорили, оборотней-воркулаков, своих земляков. Профессор держался скромно, пил только лимонад и не смотрел на дам.
После приема Орфанидис исчез, с ним пропал и профессор. Снова появились они через год, тоже на приеме, но на этот раз их появление вызвало фурор, куда больший, чем если бы грек привел с собой воркулака. Профессор был прежним, пил лимонад и молчал, зато миллионер помолодел лет на двадцать. Его сначала даже не узнали, но потом присмотрелись.
Еще через полгода в одном из парижских пригородов открылась клиника «Жёнес мажик». Цены на лечение были, по слухам, заоблачными, но это не отпугивало тех, кто соглашался заплатить миллионы, чтобы повернуть Время вспять.
Дебют профессора в Парижском университете оказался не столь удачен. Его нападки на теорию эволюции коллеги еще как-то терпели, но после доклада на университетской научной конференции над ним стали смеяться. Бенар заслужил не слишком почетное прозвище «Факир», статью с опровержением его научных построений подписали несколько видных специалистов, после чего профессор, даже не дочитав курс, вернулся в клинику.
Очередь в «Жёнес мажик» не убывала, но множились разговоры о том, что «магическая юность» порой бывала слишком недолговечной. Пациенты молодели — и умирали.
— И чему из этого можно верить? — поинтересовался я, разглядывая фотографию грека-миллионера, рядом с которым пристроился неприметный и скромный профессор. — Таких факиров и у нас хватает, некоторые давно и прочно прописались в полицейских сводках.
Пьер Домье пожал плечами.
— Претензий к Жаку Бенару никто не предъявлял, даже родственники умерших. С каждым пациентом он перед началом лечения беседует лично, причем предлагает подписать соответствующие бумаги. Пациент берет всю ответственность на себя. Тонкость, как я понял, в том, что «минус» пять-десять лет человеческий организм переносит без особых проблем, но вот дальше начинаются риски. Помолодевшие на двадцать лет могут прожить год или два. И представляете, мсье Корд, многие все равно соглашаются. Один депутат хотел обсудить вопрос в парламенте, так его поймали на улице и долго били.
— Вероятно, били женщины, — рассудил я. — Зонтиками и сумочками.
Факир-профессор стал мне совершенно неинтересен. Молодеть мне еще рано, а прикладная геронтология имеет весьма опосредованное отношение к внешней политике США. Вероятно, Николя Легран рассудил точно так же, потому и не стал разрабатывать профессора из Сайгона.
ebooksa