Караван-сарай

22
18
20
22
24
26
28
30

Боже, о, Боже, прыгающий с планеты на планету[141], сделай шёлк этого зонтика прозрачным!

Спирит всё глубже уходил в своё камлание и бормотал уже что-то совсем невразумительное.

– Прекрасно, Дюмулен[142], – прервал его Бретон, – скажите нам: кто сейчас вошёл?

– Женщина, а с ней – мужчина.

– Но что это за мужчина?

– Мне он незнаком.

– Долго ли он проживёт[143]?

– Ему неведом возраст.

– Но почему?

– Потому что у него нет сердца.

– Как так?

– Просто нет сердца, и всё. Дома´ для него становятся веерами, все улицы превращаются в дома, городские площади – в свинарники, верблюжатники или автомобильные стоянки, которые, подобно каруселям, крутятся, как заведённые, на острие десятиметрового луча.

Нет ни юношей, ни стариков, поскольку молодёжь выпускает пар, точно облака[144], – и старцы тоже. От всего этого остаётся немного грязи, которую надо подмести!

Он резко вскочил, перевернув несколько стульев, и в отчаянии вскрикнул:

– Меня самого сметает грязь, хоть я и был главой всех подметальщиков!

– Расскажите поподробнее, – не отставал от него Бретон.

– О да, – отвечал тот, стукнув кулаком по столу, – прорабом подметальщиков меня назначил консьерж, приказавший, чтобы всё сияло чистотой. Но, увы, вот и меня унесла грязь, грязь, грязь! Я даже не решаюсь возвращаться домой, он меня отчитает!

– За что же ему вас отчитывать? И вы, что, плачете? Что случилось, почему?

– Я пла´чу оттого, что, возглавив подметальщиков, я мечтал смести прочь лицемерие и грязные намёки, свить из них кольца и, став самим собой – бездвижной точкой в пространстве, – нанизать эти кольца на Эйфелеву башню, когда она проследует передо мной.

– Но вы прекрасно знаете, что нельзя быть неподвижной точкой в пространстве!