Правда христианства

Неизвестно почему старец Лев, шутя, называл Гренкова “химерою”. Умирая, он передал Гренкова о. Макарию, сказав при этом: “Передаю его тебе из полы в полу. Уж больно он ютится к нам, старцам”. Для характеристики о. Амвросия и оптинских старцев интересен сообщаемый о. Амвросием небольшой разговор его с о. игуменом Антонием в алтаре Введенского храма. Вскоре после того, как о. Амвросий был посвящен в дьяконы и должен был однажды служить литургию в Введенском храме, подходит он перед службою к стоявшему в алтаре игумену Антонию, чтобы принять от него благословение. О. Антоний спрашивает его: “Ну что, привыкаете?” О. Амвросий развязно отвечает ему: “Вашими молитвами, батюшка!” Тогда о. Антоний продолжает: “К страху-то Божьему?..” О. Амвросий понял неуместность своего тона в алтаре и смутился. “Так что, — заключал свой рассказал о. Амвросий, — умели приучать нас к благоговению прежние старцы”.

В годы старчества о. Макария о. Амвросий, как окончивший семинарию и знакомый с древними языками, был одним из его ближайших помощников по подготовке к печати писаний старца Паисия Величковского, и это занятие послужило ему хорошей подготовкой к его будущему старчеству. В сороковых годах он, простудившись, перенес продолжительную и тяжелую болезнь, навсегда подорвавшую его здоровье и почти приковавшую его к постели. Вследствие своего болезненного состояния он до самой своей кончины не мог совершать литургии.

Постигшая о. Амвросия тяжелая болезнь имела для него несомненное провиденциальное значение. Она умерила живость его характера, предохранила его, быть может, от развития в нем самомнения и заставила его глубже войти в себя, лучше понять и себя самого, и человеческую природу. Недаром же впоследствии о. Амвросий говорил: “Монаху полезно болеть. И в болезни не надо лечиться, а только подлечиваться!” Помогая старцу Макарию в издательской деятельности, о. Амвросий и после его кончины продолжал заниматься этой деятельностью. Под его руководством были изданы “Лествица” преподобного Иоанна Лествичника, письма и жизнеописание о. Макария, жизнеописание о. Моисея, жизнеописание и переписка о. Антония, “Царский путь Креста Господня” и “Илиотропион” преосвященного Иоанна Максимовича и другие книги. Помощниками старца Амвросия в издательской работе были о. Климент (Зедергольм), о. Леонид (Кавелин), о. Ювеналий (Половцев) и впоследствии о. Агапит, о. Эраст (Вытропский) и другие лица.

Но не издательская деятельность была средоточием старческих трудов о. Амвросия. У старца Амвросия не было особенной склонности к книжным и кабинетным занятиям. Его душа искала живого, личного общения с людьми, и он скоро стал приобретать славу опытного наставника и руководителя в делах не только духовной, но и практической жизни. Он обладал необыкновенно живым, острым, наблюдательным и проницательным умом, просветленным и углубленным постоянною сосредоточенною молитвою, вниманием к себе и знанием подвижнической литературы. По благодати Божией его проницательность переходила в прозорливость. Он глубоко проникал в душу своего собеседника и читал в ней, как в раскрытой книге, не нуждаясь в его признаниях. Легким, никому не заметным намеком он указывал людям их слабости и заставлял их серьезно подумать о них. Одна дама, часто бывавшая у старца Амвросия, сильно пристрастилась к игре в карты и стеснялась сознаться ему в этом. Однажды, на общем приеме, она стала просить у старца карточку. Старец, внимательно своим особенным, пристальным взглядом посмотрев на нее, сказал: “Что ты, мать? Разве мы в монастыре играем в карточки?” Она поняла намек и покаялась старцу в своей слабости. Своею прозорливостью старец сильно удивлял многих и располагал их сразу всецело отдаваться его руководству, в уверенности, что “батюшка” лучше их знает, в чем они нуждаются, и что им полезно, а что вредно. Одна молодая девушка, окончившая высшие курсы в Москве, мать которой давно уже была духовной дочерью о. Амвросия, никогда не видя старца, не любила его и называла его “лицемером”. Мать уговорила ее побывать у о. Амвросия. Придя к старцу на общий прием, девушка стала позади всех, у самой двери. Вошел старец и, отворив дверь, закрыл ею молодую девушку. Помолившись и оглядев всех, он вдруг заглянул за дверь и говорит: “А это что за великан стоит? Это — Вера пришла смотреть лицемера?” После этого он побеседовал с нею наедине, и отношения к нему молодой девушки совершенно переменились: она горячо полюбила его, и судьба ее решилась — она поступила в Шамординский монастырь. Кто с полным доверием предавались руководству старца, никогда в этом не раскаивались, хотя и слышали они от него иногда такие советы, которые с первого раза казались им странными и совершенно неисполнимыми. Мы уже приводили слова настоятеля Оптиной Пустыни архимандрита Исаакия, что он тридцать лет жил по указаниям старца Амвросия и не испытал за это время ни одной скорби.

Острота ума и прозорливость совмещались в старце Амвросии с удивительною, чисто материнскою нежностью сердца, благодаря которой он умел облегчить самое тяжелое горе и утешить самую скорбную душу. С этими качествами своей богато одаренной души о. Амвросий, несмотря на свою постоянную болезненность и хилость, соединял неиссякаемую жизнерадостность и умел давать свои наставления в такой простой, ясной, наглядной и шутливой форме, что они легко и навсегда запоминались каждым слушающим.

Подтвердим все сказанное немногими примерами. В Оптиной Пустыни устанавливал иконостас иконостасный мастер из Калуги. Окончив работу и получив большие деньги, он собирался в тот же день уехать домой, в Калугу. Мастер торопился со своим отъездом, потому что на следующий день к нему должен был по условию приехать заказчик на новую большую работу. Ехать нужно было лошадьми верст шестьдесят. По обычаю, мастер отправился в скит проститься со старцем и поблагословиться у него. Старец принял его очень радушно, усадил, долго беседовал с ним, хвалил его работу и, прежде чем мастер успел попросить благословения на объезд, старец, перебивая его, сказал: “А завтра после ранней обедни приходи опять ко мне: попьем чайку и побеседуем”. После такого приглашения со стороны почитаемого старца мастер не счел удобным заикаться об отъезде и решил, скрепя сердце, отложить поездку до утра, думая: “Если я после ранней обедни, отпивши чаю со старцем, выеду из монастыря, то часам к трем-четырем дня буду в Калуге и застану еще там своего заказчика”. Каково же было его удивление, когда на следующий день утром старец, напоив его чаем и не дав ему сказать слова, снова пригласил его приходить к нему в тот же день перед вечерней пить чай. Мастер и на этот раз не посмел отказаться, чувствуя себя очень польщенным вниманием старца. Утешая себя, он думал: “Ну, может быть, мой заказчик подождет меня один денек!”

Однако после вечернего чая старец опять пригласил мастера приходить к нему на следующий день после ранней обедни пить чай. “Что за чудеса! — думал мастер, — уж не смеется ли старец надо мною!” Но не видно было, чтобы старец смеялся. Мастеру уже и досадно стало — из-за старца он мог потерять выгодного заказчика. Однако делать было нечего: перечить старцу было неудобно, и мастер снова явился к старцу после ранней обедни пить чай. Уже и чай этот стал ему не в сладость. Старец принял его еще ласковее. Посидели, поговорили, попили чайку. “Ну, друг, — говорит старец, — приходи и сегодня вечером перед вечерней, посидим!”. Рассердился мастер: “Горе мне, — думает, — пропал мой заработок! Третий день не выпускает меня старец из обители! Какой же он после этого прозорливец!”. Но уже теперь ему было все равно, и он перед вечерней снова пришел к старцу. Старец опять напоил его чаем. А на прощанье сказал: “Завтра после ранней обедни приходи ко мне еще раз попить чайку, и после того — поезжай с Богом!” Чуть не заплакал мастер, но и на этот раз послушался старца. Провожая на другой день мастера, старец сказал ему: “Спасибо тебе, друг, что послушал меня! Бог сохранит тебя!” Впоследствии оказалось, что в течение этих трех дней и ночей, пока старец удерживал мастера в Оптиной Пустыни, два бывших его подмастерья, зная, что он будет возвращаться домой из монастыря с большими деньгами, стерегли его в лесу на Калужской дороге с целью убить и ограбить, но, не дождавшись, вынуждены были отказаться от своего намерения. Заказчик же, которого мастер считал уже потерянным, не мог по своим обстоятельствам приехать к нему в условленное время и приехал после.

В. В. Розанов в своей статье о старце Амвросии рассказывает трогательный случай, в котором ярко обнаружилась заботливая любовь старца к несчастным. Я не могу передать этот рассказ с присущей В. В. Розанову выразительностью и передам его, как сумею. В одном городе одной из центральных губерний молодая девушка, дочь богатого старозаветного купца, по неопытности, доверчивости и увлечению совершила тяжкий грех. Когда последствия греха стали ясны, рассвирепевший отец не вынес семейного срама, проклял дочь и выгнал ее из дому. Как и все несчастные в тех местах, потерявшие дорогу люди, молодая девушка кинулась к старцу Амвросию искать у него утешения и совета. Старец обласкал ее, успокоил и поместил у своих знакомых, не то в Вязьме, не то в Смоленске, где она благополучно и родила сына. Старец не оставлял ее и аккуратно посылал ей свое ежемесячное пособие. Молодая женщина знала живопись и стала писать иконы, чем и зарабатывала хлеб себе и своему сыну. Несколько раз в год она приезжала с мальчиком к отцу Амвросию, и тот их всегда принимал с неизменною ласкою. Поездки к старцу для мальчика всегда были праздником, и он чувствовал себя у старца, как дома: бегал по кельям и прыгал по стульям и диванам. С течением времени и суровый отец примирился с дочерью, помогал ей и полюбил своего внука.

У того же В. В. Розанова есть рассказ о том, как одна бедная вдова священника привезла к старцу своего беспутного сына — пьяницу, которого никакими увещаниями, никаким лечением не могли отучить от его порока. Старец предсказал ей, что этот горький пьяница не только исправится, но женится, будет священником, и его мать будет жить при нем и на своих руках будет нянчить его детей, своих внучат.

Такое невероятное, счастливое предсказание даже смутило мать пьяницы, и она усомнилась в прозорливости старца, но в конце концов слова старца исполнились с буквальною точностью.

В 1894 году, спустя три года после смерти о. Амвросия, я был в Оптиной Пустыни. Вся окрестность еще полна была воспоминаний и разговоров о нем. Мне лично пришлось идти из Козельска в Оптину Пустынь с одной старухой, городской мещанкой. И она мне рассказала: “У меня был сын, служил на телеграфе, разносил телеграммы. Батюшка знал и его, и меня. Сын часто носил ему телеграммы, а я ходила за благословением. Но вот сын мой заболел чахоткой и умер. Пришла я к батюшке — мы все к нему шли со своим горем. Он погладил меня по голове и говорит: “Оборвалась твоя телеграмма!” “Оборвалась, — говорю, — батюшка!” — и заплакала. И так мне легко на душе стало от его ласки, как будто камень свалился. Мы жили при нем, как при отце родном. Всех он любил и обо всех заботился. Теперь уж нет таких старцев. А может быть, Бог и еще пошлет!”.

Одна молодая француженка, католичка, по смерти любимого ею человека испытывала сильную тоску и обратилась к старцу с письмом, ища у него нравственной поддержки и совета. Старец ответил ей задушевным письмом, убеждая иметь веру в Бога и полагаться на волю Божию.

Жизнеописание старца Амвросия полно рассказов о многочисленных случаях его сострадательной любви к людям и его прозорливости, но мы не имеем возможности по памяти воспроизвести из здесь14. Кажется, в 1875 году приехал в Оптину Пустынь бывший русский консул в Турции, К. Н. Леонтьев, известный писатель и философ. Не застав о. Амвросия в скиту, он отправился на его лесную дачу, в глубину соснового бора, куда старец любил уединяться с целью отдохнуть от своей ежедневной суеты. Там он увидел старца, окруженного народною толпою. Он рассказал старцу о своих внутренних переживаниях, о своем обращении к вере, о чуде, бывшем с ним на Афоне, об афонских старцах. Это свидание определило дальнейший жизненный путь Леонтьева. Он поселился в Оптиной Пустыни, вблизи старца, в дому, который получил наименование консульского, и прожил там более пятнадцати лет. Незадолго до кончины о. Амвросия Леонтьев по его указанию переехал в Троице-Сергиеву Лавру, в Черниговский скит Божьей Матери, принял там монашество и скончался, кажется, в 1892 году. В 1878 году приезжали к о. Амвросию Достоевский с Вл. Соловьевым. Несколько раз бывал у о. Амвросия и гр. Л. Н. Толстой.

В последние годы жизни о. Амвросия, когда его имя было уже известно всей России, день его распределялся так: он просыпался очень рано, часа в четыре или пять утра, но по своей болезненности, немощи и постоянной усталости от множества посетителей поднимался иногда с большим трудом и неохотою, со стонами и охами, умывался теплою водою, не сходя с кровати и стоя на ней на коленях. Затем келейники вычитывали ему утреннее правило. Во время чая келейники, по просьбе и поручению разных лиц, задавали ему вопросы о тех и других предметах.

Напившись чаю, о. Амвросий принимался за корреспонденцию. Корреспонденция его была огромная. Иногда он получал до шестидесяти писем в день. На некоторые письма, в делах важных и интимных, он отвечал собственноручно; на другие письма диктовал ответы своим секретарям, сам же только подписывал их; на третьи письма поручал отвечать, давая только указания для ответа. Так проходило утро часов до восьми, до девяти.

В это время уже собирались понемногу посетители, желавшие лично видеть старца. Мужчины приходили изнутри скита и собирались в сенях перед дверью, которая еще была заперта. То и дело раздавались звонки, и к выходившему келейнику обращались с просьбами доложить старцу о желании видеть его. Келейник отвечал, что старец сейчас занят письмами и просил обождать немного. В это время с наружной стороны скита хибарка наполнялась посетительницами. Мало-помалу нетерпение посетителей и на мужской, и на женской половине все более возрастало, звонки становились чаще и сильнее, келейника начинали упрекать в том, что он не докладывает старцу. Келейник передавал все эти речи старцу, а старец, поглощенный письмами, рассеянно отвечал: “Попроси подождать”. Желая протянуть время, келейник иногда спрашивал посетителей: “Да как о вас доложить?” Каждый говорил ему свою фамилию и откуда он приехал, но келейник, конечно, не мог всего этого запомнить и, войдя к старцу, говорил: “Там, батюшка, собрались разные народы — московские, смоленские, вяземские, тульские, калужские, орловские — хотят вас видеть”. Наконец, старец оканчивал свою переписку. Входные двери открывались, и посетители наполняли назначенные им помещения, коридорчик, зальцу, хибарочные помещения и т. д. Через некоторое время выходил старец. Он был довольно высокого роста, немного сгорбленный, худощавый, бледный, с довольно длинной редкой бородой, с живыми, добрыми и проницательными небольшими глазами, в ватном подряснике и в ватной камилавке на голове, с четками в руках. Когда он снимал камилавку, открывался большой, умный лоб, увеличиваемый лысиною. Выйдя из своей кельи, старец сперва направлялся на женскую половину, в хибарку. Входя в хибарку, старец благоговейно молился перед большою иконою Богоматери “Достойно есть”, присланною с Афона, и начинал благословлять кинувшихся к нему женщин. В летнее время, когда бывало особенно много посетителей, старец через хибарку выходил в лес, под открытое небо, и там обходил и благословлял собравшихся, останавливаясь с тем или другим, чтобы выслушать вопрос и дать ответ. И с какими только просьбами и жалобами, с какими только своими горестями и нуждами ни приходили к старцу люди! Одна крестьянка со слезами просила его научить ее, чем кормить порученных ей господских индюшек, чтобы они не дохли, и старец, расспросив, как она их кормит, давал ей соответствующее наставление. Когда ему указывали, что он напрасно теряет с нею время, он отвечал: “Да ведь в этих индюшках вся ее жизнь”.

Для старца не существовало неважного человеческого горя. Каждого он выслушивал с одинаковым вниманием. Ни к кому он не относился безразлично. Это и было дорого всем, это и привлекало всех к нему.

И сенатор, и простая, бедная крестьянка, и студент университета — все в его глазах были равно нуждающимися духовными пациентами, требующими внимания, ласки и духовной помощи. Иные приходили к старцу за благословением, выдавать ли дочь замуж, женить ли сына, принимать ту или другую должность, ехать ли в то или другое место на заработки, оставаться ли в миру или уходить в монастырь, как жить вообще и т. д. И для каждого у старца находилось соответствующее полезное слово, приноровленное и к его обстоятельствам, и к его характеру, указывавшее ему наилучший и разумнейший выход из того или другого трудного положения.

Слова старца не были просто прописною, общеизвестною моралью, они всегда носили индивидуальный характер, всегда сообразовались с особенностями данного лица. Приходит к старцу молодой священник, год тому назад назначенный по собственному желанию на самый последний приход в епархии. Не выдержал он скудости своего приходского существования и пришел к старцу просить благословения на перемену места. Увидев его издали, старец закричал ему: “Иди, иди назад, отец! Он один, а вас двое!” Священник, недоумевая, спросил старца, что значат его слова. Старец ответил: “Да ведь дьявол, который тебя искушает, один, а у тебя помощник — Бог! Иди назад и не бойся ничего: грешно уходить с прихода! Служи каждый день литургию, и все будет хорошо!”

Обрадованный священник воспрянул духом и, вернувшись в свой приход, терпеливо повел там свою пастырскую работу, и через много лет прославился как второй старец Амвросий15. Обойдя всех в хибарке и около хибарки, старец шел на мужскую половину, если чувствовал себя в силах. Если же был слаб, то принимал посетителей, лежа в своей келье. Прием посетителей продолжался до двенадцати часов и далее. Иногда келейники, видя усталость старца, напоминали ему, что уже начался первый час. Тогда старец говорил: “А ты переведи часы назад, и будет двенадцать”. Окончив прием, старец обедал и до половины второго отдыхал. Затем снова выходил в хибарку для беседы и благословения или же принимал у себя в келье, лежа на койке, если чувствовал слабость. Приемы и беседы с монастырскою братий и с посторонними продолжались непрерывно до девяти и десяти часов вечера и позже. Совсем усталый и слабый, старец выслушивал вечернее молитвенное правило и отпускал своих келейников, за день также совершенно измаявшихся. Иногда в это время начнут бить часы. Старец спросит: “Сколько?” “Двенадцать”, — отвечают келейники. “Запоздали...” — скажет старец.