Правда христианства

В таком порядке изо дня в день шла жизнь о. Амвросия в течение многих лет, прерываясь иногда поездками на лесную дачу или путешествиями в Шамордино, и оживляясь праздничными богослужениями в келье старца и посещениями чудотворных икон. О. Амвросий всегда с особенною радостью и умилением встречал приносимые к нему чудотворные иконы Богоматери — Калужскую и Ахтырскую. Лицо его преображалось, сияло особенным внутренним светом, из глаз лились слезы... По временам он подпевал певчим своим старческим слабым, но приятным тенором.

Глава 7. Старец о. Амвросий — устроитель женской Казанской Шамординской Пустыни

С конца семидесятых годов о. Амвросий отдается новому большому делу, глубоко захватившему его и до конца жизни составлявшему главную его заботу.

Мы говорим об устроении им Казанской женской пустыни близ деревни Шамордино, в двенадцати верстах от Оптиной Пустыни На высоком, покрытом лесом берегу тихой, спокойной Серены, в уединенной и живописной местности, стояла давнишняя усадьба мелких помещиков, мужа и жены, бездетных стариков. Будучи очень религиозными, старички часто посещали Оптину Пустынь, бывали у старца Амвросия, жаловались ему на свою бесприютную старость, выражали готовность продать свою усадьбу, если бы нашелся подходящий покупатель, а самим поселиться в гостинице при Оптиной Пустыни и доживать там свой век.

Как раз в это время богатая помещица Ключарева, давнишняя духовная дочь о. Амвросия, желая жить поближе к Оптиной, искала для себя небольшую усадьбу, где бы она могла поселиться с двумя своими внучками, крестницами о. Амвросия, Верою и Любовью, принятыми ею на воспитание. О. Амвросий посоветовал ей купить усадьбу вышеупомянутых старичков. Усадьба была куплена, старички переселились в Оптину, а их дом стали приспособлять для жительства Ключаревой и ее внучек. Когда намечали в доме предполагаемые перестройки и советовались с о. Амвросием, который по этому случаю приезжал в усадьбу, то все удивлялись его указаниям, которые, по-видимому, имели в виду не удобства барской квартиры, а будущее монашеское общежитие.

На это обратила внимание и сама Ключарева, и была недовольна распоряжениями старца. Последующие события разъяснили загадку. Обе девочки, горячо любившие друг друга и старца, и всеми любимые, одновременно заболели дифтеритом и через несколько дней к общему горю и особенному горю бабушки скончались. После смерти девочек приспособление усадьбы для барской жизни потеряло смысл, настроение Ключаревой переменилось, и усадьба получила новое назначение — стала приспособляться под женскую иноческую обитель.

При Ключаревой состоял большой штат женской прислуги, частью еще из ее бывших крепостных. Эти женщины, богомольные и расположенные к монашеской жизни, положили начало монашеской общине. Зал дома, устроенный по указаниям о. Амвросия в восточной части дома, сделался домашнею церковью, где и отправлялись положенные службы Постепенно обитель стала расти. Начальницей обители о. Амвросий избрал другую свою духовную дочь, также богатую и родовитую помещицу, Софью Михайловну Астафьеву, урожденную Болотову, брат которой, иеромонах Даниил, получивший специальное образование в петербургской Академии художеств, талантливый художник-портретист, жил в скиту Оптиной Пустыни. Софья Михайловна, будучи еще в миру, отличалась высоким духовным настроением, соединяя молитвенный подвиг с делами самоотверженного служения ближним. Овдовев после первого брака, она хотела поступить в монастырь, но по благословению старца Амвросия вышла вторично замуж за больного и старого Астафьева и несколько лет жила при нем как бы сиделкой и сестрой милосердия. Овдовев вторично, умудренная скорбным жизненным подвигом, она была, наконец, поставлена во главе возникшей Шамординской общины.

1 октября 1881 года состоялось открытие общины. О. Амвросий не присутствовал на открытии. Затворившись у себя в келье, он целый день провел в усиленной молитве. Вновь открытая община росла с такою быстротою, что не успевали строить новые корпуса для вновь принимаемых сестер. Дело требовало огромных забот и огромных средств, и всею своею тяжестью легло на престарелого и болезненного старца. Старец всею душою отдался этому делу. Он послал в Шамордино несколько ближайших к нему и опытнейших братий для помощи матушке Софии в устроении обители и сам ежедневно выслушивал их отчеты и давал им руководящие указания. Имя старца Амвросия привлекло в обитель сестер со всех концов России, из всех классов общества. Пришли сюда и молодые курсистки, искавшие и находившие у старца указание смысла жизни; пришли богатые и знатные помещицы, вкладывавшие свои материальные средства на созидание обители. Были здесь и любительницы благочестия из купеческого звания, принимавшие иногда тайный постриг еще до поступления своего в монастырь. И особенно много было здесь простых крестьянок. Все они составили одну тесную семью, объединенную безграничною любовью к собравшему их старцу, который со своей стороны любил их также искреннею отеческою любовью. С особенною любовью принимал он в свою обитель всех обездоленных, несчастных, бесприютных. “Таких-то, — говорил он, — нам и нужно!” Пришла к нему одна молодая крестьянка, оставшаяся по смерти мужа бездетной вдовой в мужниной семье, больная, не способная к работе, всем чужая и никому не нужная. Свекровь ей говорила: “Ты бы, милая, хоть удавилась — тебе не грех!” Пришла она к старцу вся в слезах и поведала ему свое горе. Старец внимательно выслушал ее и сказал: “Этот хлам и у нас сойдет”. И велел принять ее в Шамордино. И вот из таких-то несчастных и им подобных набралось в Шамордине еще при жизни старца до тысячи сестер. Нашлись благочестивые и щедрые благотворители, известная московская купеческая семья Перловых, и выстроили в Шамордине величественный храм, трапезную и другие здания. Главною святынею храма была чудотворная Казанская икона Божией Матери, по имени которой и сама обитель стала именоваться Казанскою. Когда о. Амвросий в первый раз приехал в Шамординскую усадьбу, после того как она была куплена Ключаревой, и вошел в залу, он обратил внимание на эту икону Богоматери, висевшую в углу, долго рассматривал ее и сказал: “Эта икона чудотворная — почитайте ее!” Слова старца подтвердились многими последующими случаями.

Алтарь нового, большого храма был устроен так, что отделялся на некоторое расстояние от его восточной стены, и это давало возможность отчетливо слышать возгласы священнослужителей во всех концах храма. Особенно внимательно старец следил за благоговейным и уставным выполнением церковных служб. На одном из клиросов он сделал собственноручную надпись: “Не ревнуй лукавнующим, зане лукавнующие потребятся” (Псал. 36, 1). Тихое и стройное пение двух клиросов под управлением опытных регентш, обученных московскими специалистами, неспешное, ясное уставное чтение и весь благоговейный, неспешный и стройный чин богослужения производил сильное впечатление на присутствующих в храме и располагал к молитве.

По благословению старца шамординские сестры во всех своих монастырских нуждах старались сами себя обслуживать: сами вели все свое хозяйство, занимались полевыми работами, работали в мастерских — швейной и сапожной, пекли хлебы, вели молочное дело, занимались в иконописной мастерской, сами золотили и чеканили иконостас в своем храме, производили эмалевые украшения на иконах, делали тонкую художественную работу — вышивали золотом и шелками, писали красками на атласе, вышили, например, и написали красками великолепное художественное золототканое изображение Тайной Вечери на передней стороне малинового бархатного напрестольного одеяния и даже устроили собственную типографию. Не чуждались они и самой тяжелой, черной работы: например, сами копали канавы для укладки фундамента при постройке церкви. О. Амвросий заботился о том, чтобы в его обители процветали не только молитва и труд, но и дела милосердия и помощи нуждающимся. Поэтому по его благословению в Шамордине был открыт детский приют, была устроена богадельня для не способных к труду и беспомощных старух, не только монахинь, но и мирских, и открыта школа для приходящих крестьянских девочек.

Каждое лето о. Амвросий приезжал в Шамордино, чтобы лично руководить жизнью сестер обители как духовною, так и хозяйственною. Эти приезды старца были величайшим праздником и радостью для обители. Всех сестер охватывало особенное одушевление и усердие к своему делу. Каждой хотелось быть замеченной старцем, услышать от него похвалу или хотя бы простое ласковое слово. Старец обходил все помещения обители, наблюдал за ходом работ, вникал во все подробности, указывал, направлял в надлежащую сторону. Его неутомимыми постоянными помощниками, с любовью заботившимися о юной обители, были скитоначальник о. Анатолий, о. иеромонах Иосиф, будущий преемник старца, о. Венедикт, будущий заместитель о. Анатолия, о. Иоиль, наблюдавший за постройками, о. Пиор, будущий духовник обители и другие братья из Оптиной Пустыни. В самой же обители первою и незаменимою исполнительницей воли старца и руководительницею сестер была начальница обители, схимонахиня София, память которой глубоко чтится в обители, считающей ее праведницею. Сам старец, когда получил известие о кончине матушки Софии, умершей еще не в преклонных летах, сказал: “Ах, мать! Обрела благодать у Бога!” Преемницей матушки Софии была слепая игуменья Евфросинья, после которой управляла обителью игуменья Екатерина, а затем игуменья Валентина, при которой и произошел большевистский разгром монастыря. Игуменью Валентину мне пришлось видеть и знать лично. Она происходила из купеческого звания, Калужской губернии, и говорила чистейшим калужским наречием. Еще до поступления в монастырь она приняла тайный постриг, так как по семейным обстоятельствам не могла открыто поступить в монастырь. Она была для всех примером смирения, кротости и усердной молитвы. Высокая, бледная, с благообразным лицом и добрым взглядом темных глаз, тихая и скромная, вся окутанная черным покрывалом монашеских одежд, она невольно располагала к себе сердца всех узнававших ее. Немало было в Шамордине и других монахинь высокой духовной жизни, истинных подвижниц и тружениц Христа ради, имена которых я считаю преждевременным называть: но не могу не отметить того особенного, светлого, радостного и благожелательного настроения, которым были проникнуты все шамординские сестры: мне никогда не приходилось наблюдать в них напускного, внешнего, неискреннего благочестия. В этой обители удивительным образом успели сочетаться культурность и просвещенность русской образованной женщины с благоговейною настроенностью верующей народной души.

Удивительное впечатление оставляло в душе время пребывания в Шамордине чудотворной Калужской иконы Богоматери. Эта икона, обычно пребывавшая в селе Калуженке, неподалеку от Калуги, летом странствовала по городам и селам Калужской епархии и в июле достигала Шамордина.

Отношение русского народа к святым иконам иногда приравнивают к идолопоклонству, но такая оценка русского народного благочестия основана лишь на поверхностном с ним знакомстве. Я родился и вырос среди простого народа. Я с детства принимал участие в многочисленных крестных ходах в различных местностях России, на юге и на севере, — близко видел народное религиозное настроение и сам разделял его, и потому с полным убеждением могу утверждать, что отношение русского народа к иконам имеет характер истинно духовный и православный. Сквозь икону народ видит живое лицо Спасителя, Богоматери, Святителя Николая или кого-либо другого из святых угодников. Он падает перед иконою на колени и лобзает ее, но лобзает не дерево и краски, а это живое существо, которое он видит сквозь это дерево и краски. Когда он видит величественно шествующий на носилках над толпою образ Богоматери, он не говорит: “Икону несут”, он говорит: “Пречистая идет”; он забывает в эту минуту о материальном составе иконы и видит лишь соприкасающуюся с ним живую, невидимую Царицу Небесную.

Такое отношение нельзя назвать идолопоклонством, так как здесь нет обожествления материи. Здесь имеется налицо нечто совершенно иное — ощущение близости и везде присутствия Божества, “соприкосновения миру иному”, по выражению Достоевского. Икона есть в данном случает только тот материальный повод, который дает возможность верующей душе легче и очевиднее войти в общение с миром невидимым.

И вот когда в Шамордино приносили чудотворную Калужскую икону Богоматери, то для всех это было посещением самой Пресвятой Богородицы. Можно представить, с каким чувством, с какими радостными слезами, с какою любовью повергались все ниц перед грядущею в обитель Царицею Небесною! С необычайным подъемом духа, торжественно, всею обителью встречали святую икону у святых ворот монастыря, и с крестным ходом, при торжественном трезвоне колоколов вносили в храм, где и начиналось праздничное всенощное бдение. По окончании богослужения начиналось пение молебнов. Святая икона поднималась с места и торжественно шествовала из кельи в келью, из корпуса в корпус по всей обители в продолжение всей ночи. Это была как бы вторая пасхальная ночь. Во мраке ночи ярко горели свечи в руках монахинь, сопровождающих икону, и отчетливо раздавались умилительные напевы стихир и ирмосов в честь Богоматери. Из монастыря крестный ход направлялся полем в соседнюю монастырскую дачу, так называемую Лапеху, и это шествие по открытому месту под необъятным ночным небесным куполом, сияющим звездами, было еще красивее и величественнее. Так проходила ночь, и к утру икона возвращалась в храм, где молебное пение продолжалось до начала литургии.

В различном расстоянии от Шамордина находились несколько принадлежавших ему дач. Кроме упомянутой Лапехи, была еще дача в великолепном сосновом лесу, так называемом царском, пожертвованном обители покойным Государем Императором Николаем Александровичем. Другая дача, Акатово, где велось полевое хозяйство, находилась довольно далеко от монастыря, и мне в ней не пришлось побывать. Третья дача — Рудново, где еще при старце Амвросии был найден источник воды, считавшийся чудотворным. В Руднове существовала небольшая деревянная, очень красивая церковь во имя Успения Богоматери. Там же существовали пещеры, ископанные какими-то прежними подвижниками, предсказывавшими, что придет время, когда на этом месте устроится женская обитель, и сестрам обители придется спасаться от врагов в вырытых подвижниками пещерах. Это сказание нам передавали еще в 1913 году, т. е. до войны и революции, и оно совпадает с предсказанием преп. Серафима о том, что после его прославления настанет такая скорбь и такое лютое время, когда ангелы не будут успевать носить на небо души убитых и замученных. Вообще Рудново в сознании шамординских монахинь представлялось местом таинственным, окутанным какою-то особенною чудесностью. Оно считалось местом, имеющим какое-то особенное предназначение. Кстати скажу: на половине пути между Шамординым и Рудновым, там, где дорога, поднимаясь в гору, достигает высшего подъема, становится виден сияющий крест оптинской колокольни. В самом Шамордине в тихий летний вечер накануне воскресных и праздничных дней ясно бывает слышен звон большого “семисотенного” оптинского колокола. Обитель молитвенную весть подает.

Последние годы жизни старца Амвросия были ознаменованы немалыми горестями. Частые отлучки старца из Оптинского скита в Шамордино и особенно последнее, предсмертное, самое продолжительное его там пребывание в 1891 году — вызывали ропот оптинской братии, лишавшейся возможности ежедневного посещения старца. Чтобы сказать старцу свои духовные нужды, братья должны были идти — и в одиночку, и группами — за двенадцать верст, в Шамордино. Огорчался, но молчал и смиренный настоятель Оптиной Пустыни о. архимандрит Исаакий. Не нравились эти отлучки и епархиальной власти, рассуждавшей с формальной точки зрения, что монаху-схимнику не подобает оставлять свой скит и проживать в женской обители. С о. Амвросием повторялась та же история, которая уже бывала раньше со старцами Львом и Макарием. И тех упрекали в нарушении схимнических обетов за их общение с народом, за посещение светских домов. Пришлось понести этот крест и о. Амвросию, и он иногда говорил по этому поводу: “Немало я принял незаслуженной славы на своем веку. А кто пользовался славой на земле, тот должен пострадать за это или в здешней временной жизни, или в будущей вечной. Лучше же пострадать временно в здешней жизни, нежели вечно в будущей”.

1891 год был последним годом в земной жизни старца. Все лето этого года он провел в своей любимой обители, как бы спеша закончить и устроить там все незаконченное. Он ясно сознавал приближение своей кончины, и это видно было из всех его слов, из всех распоряжений. Многое объяснилось уже только после его кончины. Приехав в Шамордино в начале лета, старец задержался там по разным обстоятельствам. Шли спешные работы, по которым требовались указания. Новая настоятельница, игуменья Евфросинья, нуждалась в руководстве. Старец, повинуясь распоряжениям консистории, неоднократно назначал дни своего отъезда, но ухудшение здоровья, наступавшая слабость заставляли его откладывать свой отъезд. Так протянулось дело до осени, и всем стало ясно, что старец останется и на зиму в Шамордине. Стали приготовлять для него зимнее помещение. Сестры радовались, что старец не покинет их. Между тем из Калуги шли все более и более настойчивые требования о возвращении старца в скит. Наконец было получено известие, что сам преосвященный, недовольный медлительностью старца, собирается приехать в Шамордино и увезти о. Амвросия в Оптину Пустынь. Обиженные за старца сестры сильно волновались. Один старец оставался спокоен и благодушен. Осеннее время неблагоприятно отразилось на здоровье старца. Он простудился и, наконец, перестал вставать с постели. Это была его последняя, предсмертная болезнь. Не сознававшие опасности положения старца сестры, встревоженные вестями о приезде архиерея, спрашивали старца: “Как мы будем встречать владыку, если он приедет к нам?” Старец отвечал: “Мы пропоем ему — со святыми упокой!”

Наконец в Шамордине получено было известие, что владыка выехал из Калуги. А старец слабел все более и более. И вот — едва преосвященный успел проехать половину пути до Шамордина и остановился ночевать в Перемышльском монастыре, и сидел вечером за чаем с настоятелем монастыря, как ему подали телеграмму, извещающую его о кончине старца. Преосвященный изменился в лице и, подавая телеграмму настоятелю, смущенно сказал: “Что же это значит?” Был вечер десятого октября.

Преосвященному советовали на другой день вернуться в Калугу, но он ответил: “Нет, вероятно, такова уж воля Божия! Простых иеромонахов архиереи не отпевают, но это особенный иеромонах — я хочу сам совершить отпевание старца!” Прибыв в Шамордино, владыка направился прямо в церковь, где уже находилось тело старца. Шла панихида. Когда владыка вступил в храм, певчие пели: “Со святыми упокой”... Сестры вспомнили пророчество старца, и громкие рыдания огласили церковь.