И все-таки их расписали. Выйдя из-за стола, Сухоручко протянул Балябе узкую ладонь.
— Антон Охримович, я дуже радый за вас! — Подав руку зарозовевшейся Пане, продолжил поздравления: — И за вас, Прасковья Герасимовна. — Чуть растянув тонкие губы в улыбке, прищурив и без того узкие желтоватые глаза, шутливо добавил: — Паня из Кенгеса!
Многие тогда девчата позавидовали: такого парня подцепила кенгесчанка! Сама-то путного слова не стоит. Тоненькая, как только не переломится? Коротко стриженная, волосы желтые, точно кудель. Глазенки серые, как воробьиные яички. А он ростом ладный, лицом чистый. Особенно брови его красят: густые, сросшиеся на переносье, тяжелым карнизом нависают над впалыми глазами, синими до темноты.
Настасью Яковлевну — мать Антона — будто вдруг подменили. Не то ревность ей сознание затмила, не то еще что-то на нее нашло? Сухо поджимая губы, вымученно ухмылялась, то и дело повторяя:
— Дождались невесточки в хату, хвала сыночку!
На вопрос мужа Охрима:
— Чем она не такая?
Отвечала:
— Всем такая! Мало ему Новоспасовки, в Кенгес полез, кацапку приволок! — добавляла, окончательно теряя себя, Настасья Яковлевна.
— Ты того… мели, да не замеливайся! — бледнел скулами Охрим Тарасович. — Де-ле-гатка! — выдыхал врастяжку.
Настя спохватывалась, оправдывалась. А на другой день все начиналось сначала.
— Не обижай невестку, в останний раз говорю! — выходил из себя Охрим.
— Фи, цаца из Кенгеса! Поставь ее в святой угол и крестись, если она тебе так люба.
— Свихнулась баба, ей-бо, свихнулась! Вот невыкопанное лихо, — сокрушался Охрим.
Невестка отмалчивалась. Можно было только удивляться, откуда у нее столько выдержки, покорности. Словно виноватая, отступала в сторонку, держалась незаметно в новом дому. Не верила Паня в свое счастье, оно казалось ей каким-то поспешным, ненастоящим.
И еще огорчалась она из-за своих братьев-близнецов. Коля и Сережа явились на подворье Балябы как домой. Они запросто обносили поздние груши, набивая ими пазуху. А то лазали по приставной ветхой лестнице на чердак, топтались там, словно домовые, затевали такую возню, что штукатурка с потолка сыпалась. Случалось, сидели там и молча, нанося Балябам не меньший убыток: мелкие проворные их зубы по-мышиному точили сушеные абрикосы, яблоки или вишни, что хранились в торбах, подвешенных на перекладинах стропил.
Настасья Яковлевна брала в руки лозину, грозилась, стоя у лестницы:
— А ну вылазьте, шахаи окаянные!
Коляшка и Серый кубарем скатывались вниз. Растерянная от непредвиденно проворного их спуска, Настасья Яковлевна не успевала ни одного стегануть прутом. Ей оставалось только сокрушаться:
— Вот наказание господне, послал бог родственников! За что мне такая кара?
ebooksa