— Считаем погибшим.
— Отличный офицер. Жаль Лотохина. — Вроде бы вспомнив что-то, обратился снова к возвышавшемуся рядом Гасанову: — Да, почему не взяли катера прикрытия?
— Прикрытие было!
— И что же?
— Лотохин отпустил катера. Не хотел ими рисковать. Свежело. Полагал, к ночи заштормит вовсю. И вот…
Серые живые глаза адмирала потускнели. Больше для себя, чем для кого-то еще, заметил:
— Дорого платим за науку…
В душе Антона вроде бы надломилось что-то. Весь день у лебедки он молчал. Возвращался в строю молча. После отбоя лежал долго с открытыми глазами, не засыпая. Все думал, думал. «Дорого платим за науку… Дорого платим? Значит, не умеем воевать… Не умеем?! Не может быть!» Что-то в нем раздвоилось, разошлось в противоположные стороны, будто из одного Антона выросли два и каждый из них оспаривал свою истину, стоял на своем. Один верил в нашу силу, в нашу правоту. Верил в то, что отступление временное, вот-вот ударят наши армии, вот-вот погонят немцев обратно. Другой сомневался. Другому казалось, что все пропало, все рухнуло. Фашистские войска уже к Таллину подкатываются, безнаказанно движутся по Украине, по Белоруссии… «Нет-нет, тут что-то не так! — не соглашался первый. — Почему же они не ударят? Почему их не погонят?..» И тут два разных Антона в негодовании, в тоске по переменам сливались снова воедино.
— Тось, пошто зубы точишь? — Бестужев нашел его плечо в темноте. — Не скрипи, соснуть охота, — попросил.
Баляба, словно не слыша просьбы, пристал с расспросами:
— Коноплю видел? Где мичман?
— Пошто прицепился? Не ведаю я.
— Лотохин утонул или его подобрали немцы?
— Какой репей. Откуда мне знать?
Колтунов терпел-терпел да и не вытерпел:
— Мореманы, хватит языки чесать.
Умолкли на какое-то время. Затем Бестужев начал шепотом:
— Знаешь, как я-то выскочил?
— Ну…
— Слушай. Показалось мне, продрог я у орудия. Прошу главстаршину: «Позволь, смотаюсь в кубрик, бушлат накину». Одна нога здесь, говорит, другая там, говорит. Подался я бегом. Влетаю в кубрик, а бушлата-то и нету. Вспомнил, в баталерке оставил. Отстукиваю трапами вниз, открываю баталерку. А меня как саданет о переборку — понять не могу, что такое. То ли залп дали, то ли на мель наскочили. Мотнул это я головой, очухался — и деру наверх. А на волю не могу. Я и сюда, я и туда — мать честная, заклинило все выходы. Перекосило люки-двери. Во, думаю, хохот. Бушлат держу в руках. Потом кинул. На кой, считаю, мне этот, когда тут пахнет деревянным бушлатом.