Монахи Константинополя III—IХ вв. Жизнь за стенами святых обителей столицы Византии

22
18
20
22
24
26
28
30

Он запрещал своим монахам принимать «то, что называют малой одеждой», а затем, после второго испытания, «то, что называют великой одеждой». Но, несмотря на мнение Феодора, греческие монахи сохраняли различие между двумя монашескими одеждами, и в Евхологии после молитв для принятия малой одежды стоит длинная торжественная служба для принятия великой одежды.

Накануне вечером на алтарь уже клали одежду, которая будет вручена посвящаемому. За утреней поют длинный ряд торжественных песнопений и гимнов, предназначенных для этого случая. Во время святой литургии священник задавал те вопросы, которые монаху уже задавали при принятии малой одежды, за ними следовали более настойчивые наставления и большее количество молитв, после чего монах получал тонзуру, рясу великой ангельской одежды, паллий, клобук, наплечник, пояс и сандалии. После этого поют еще несколько тропарей и обряд завершается вручением Евангелия, креста, зажженной свечи и поцелуем мира.

С этого времени монах в великой одежде должен еще больше, чем обычный монах, умерщвлять свою плоть полным отказом от всего земного до конца жизни. Он навсегда прощается с женой и сыновьями, с друзьями, со всем обществом, с тревогами и радостями мирской жизни, с богатством, радостями, суетной славой. Кроме того, он должен быть готов к борьбе против духовных врагов, к воздержанию, к бедности, ко всем страданиям и трудностям христианской жизни. Он должен плохо одеваться, испытывать голод и жажду, должен быть жертвой оскорблений, клеветы и преследований, которые выпадают на долю живущих так, как указал Бог. Поэтому пусть он вооружится крепкой верой, горячей любовью к Иисусу Христу, своему главе, безупречными послушанием и смирением. Он должен удалить от себя непослушание, возражения, обсуждение указаний, гордость, зависть, пустословие, ропот. Пусть он никогда не ест тайком от других, ничем не владеет, избегает дружеских привязанностей – словом, всего, что навлекает на монахов гнев Бога и с помощью чего развратитель душ впускает в сердце корни своего зла.

Непрерывным напоминанием об этих обязанностях для монаха была его одежда, каждая часть которой была постоянным наставлением: ряса была символом святости, пояс означал умерщвление плоти и сдержанность, клобук был шлемом спасения, наплечник, украшенный крестом, символизировал веру, паллий означал бессмертие, сандалии напоминали, что ему нужно всегда идти путем спасения и мира. Вооруженный всем этим, он должен был всегда быть грозным для своих противников, недосягаемым для своих врагов и огражденным от всех преступных удовольствий и страстей.

Глава 4

Обеты и обязанности монахов

Многочисленные и трудные обязанности монаха были перечислены в клятвах, которые он давал в день принятия обета и повторил, принимая великую одежду.

Он обещал повиноваться своему игумену даже в самых малых мелочах, без ропота, как патриарх Авраам, как апостолы, среди любых горестей и злоключений, потому что игумен замещает самого Спасителя. Монахи должны, как овцы пастуху, повиноваться своему настоятелю усердно и быстро, не раздумывая ради интереса над его приказами. Как инструмент позволяет рабочему направлять свое движение и не выбирает, что должен делать, так аскет всегда и во всем должен полагаться на мудрость игумена. Ведь может ли быть «что-то более сладостное, приятное и радостное, чем действовать в силу повиновения, а не по капризу или по собственной воле? Жить так значит жить ради Бога, чья воля выражается через посредство настоятеля». Такое полное, идеальное повиновение дает силы сопротивляться «гонениям, не бояться ни царей, ни чиновников, ни борьбы, ни ран, ни тюрьмы, ни изгнания, ни самой смерти», – писал Феодор Студит. «В том, кто не повинуется так, кто постится, молится, бодрствует ночами, живет добродетельно, не имея духа повиновения и не следуя уставу, нет истинного благочестия. Это не настоящий монах, а посторонний среди монахов», – писал он же.

Бедность монаха, как и его повиновение, должна была быть абсолютной. Он не мог владеть ничем – ни рабами, ни полем, ни виноградником, ни быком, ни мулом, ни даже всего одной серебряной монетой, «ибо серебро – отец греха и слуга дьявола», ни даже единственной иголкой – короче говоря, ничем в этом мире. Как монахи могут иметь одно общее сердце и одну общую душу, если они станут различать «мое» и «твое»? Даже одежда и обувь монаха не принадлежали ему: он должен был брать их наугад, никогда не выбирая, там, где они хранились. Когда одежда старела, он не мог сам избавиться от нее. Не владея ничем, он не мог ничего подарить. Он не должен был ничего копить для своих родных; более того, посвятив себя Богу, он становился собственностью Бога. Даже его тело ему не принадлежало:

он больше не мог пользоваться им для дел, принятых у обычных людей.

И не было одежды беднее, чем монашеская, не было пищи проще, чем еда монахов.

Все предметы одежды – ряса, паллий, клобук, наплечник – были из одинаковой грубой шерстяной ткани. Черный цвет всего этого, который осмеивали ритор Ливаний и софист Евнапий и который позже побуждал иконоборцев к жестоким расправам, отличал монахов от остальных людей и этим постоянно напоминал им о необходимости отличаться от них в первую очередь особыми монашескими добродетелями и о том, что монах обязан постоянно каяться и всегда быть в трауре, потому что на земле для него нет праздников. Рясу стягивал черный кожаный пояс, который удерживал ее на талии и собирал в складки вокруг нее, сохраняя тепло и облегчая движения: монах не должен был снимать эту рясу ни днем ни ночью. Обувь была сделана из грубой и жесткой кожи. Во всей внешности монаха должна была быть видна глубочайшая бедность. Святой Василий писал, что монах должен делать по собственному почину то, что плакальщики делают по приказу, и что ряса, прочая одежда и волосы монаха должны быть неухоженными и грязными.

В еде, как и в одежде, монах должен был довольствоваться лишь самым необходимым. Он никогда не ел мяса. Чаще всего его пищей были плоды земли и деревьев, например бобы и другие самые распространенные овощи, груши, фиги и орехи; в некоторые дни были разрешены рыба, яйца, молоко и сыр. Святой Василий советовал монахам пить чистую воду, но не запрещал употребление вина. Однако монах никогда не должен был есть или пить досыта, и типиконы монастырей очень точно указывают для каждого дня продукты, которые разрешено есть, и даже предписывают, сколько раз следует пить при каждом приеме пищи. Но, говоря по правде, прием пищи был только один в день, поскольку вечером, после повечерия, на стол подавали только то, что осталось несъеденным в предыдущий раз, и обычно в это время в трапезную приходили только молодые монахи.

Главный прием пищи обычно был в шестом часу, но в постные дни его откладывали до девятого часа, а постными были среда и пятница каждой недели и все дни Великого поста. Истинный монах должен был переносить эти умерщвления плоти охотно и с усердием. Он не старался иметь никакой другой еды, кроме той, которую подавали всей братии, а если опаздывал к столу по своей вине, то ничего не ел до следующего дня. Однако устав мудро советовал монахам не продлевать по собственному почину пост или бодрствование, не есть меньше других для того, чтобы выделиться из братии, и не доводить себя постом до неспособности ни к какой работе. В некоторые большие праздники, если они выпадали на среду или пятницу, пост отменялся практически полностью. В другие, менее торжественные, запрещалось поститься лишь публично, но каждый монах имел право поститься в частном порядке. Пост полностью запрещался на пятнадцать дней после Пасхи, на двенадцать дней после Рождества и в течение двух недель перед Сырным воскресеньем.

С этого дня начинался Великий пост, который продолжался семь недель, за исключением суббот и воскресений. Он был намного длиннее и строже, чем три других поста, которые греческая церковь соблюдает и сегодня, – пост Апостолов, пост в память Успения Богородицы и Рождественский пост. Во время всех этих постов монахи, находившиеся в монастыре, должны были есть лишь раз в день и при этом употреблять в пищу так же, как по средам и пятницам весь остальной год, только сушеные фрукты, хлеб и воду, воздерживаясь от растительного масла, вина и овощей.

Монах в день, когда он дал обет, отрекался от всех земных радостей, и в первую очередь от плотских страстей и желаний, от телесных вожделений, от тайного разврата. Он давал обет абсолютного и вечного целомудрия. Ему больше не разрешается думать о земных брачных наслаждениях, он должен постепенно все больше удаляться от любых чувственных удовольствий, ведь невинность можно утратить множеством путей – через разговор, через глаза, через уши, через желания сердца, через излишества в еде и питье. Поэтому монах должен удалять от себя все, что может нарушить чистоту его души, – избегать лжи, гордости, развлечений и умственной лени, бесполезных или непристойных слов, изящества в одежде, заботы о своем лице: он выбрал ангельский образ жизни, то есть должен жить так, словно у него нет тела.

В первую очередь он должен избегать встреч и разговоров с женщинами. Если крайняя необходимость вынуждает его видеться с ними, монах должен опасаться их как огня и как можно скорее уходить от них, потому что даже самые невинные встречи с женщинами в какой-то степени ранят мужчину. Монах никогда не должен принимать женщину в монастыре или приходить к ней. Он должен в одинаковой степени избегать девственниц и вдов, замужних женщин и монахинь. Монах должен стеречь свое сердце, и в этом случае его бдительность никогда не бывает излишней. Разговаривать с женщинами он должен только в присутствии двух свидетелей: даже после долгих лет добродетельной жизни пусть он никогда не льстит себе, считая, что находится в безопасности.

Чтобы надежнее избегать опасности, монах никогда не должен был выходить из своего монастыря. По словам святого Василия, выйти из монастыря – значит проститься с воздержанием, выйти в мир означает иметь возможность бросить взгляд на одну из тех куртизанок, чьи ласкающие слова – ловушка для ушей, чье лицо – соблазн для глаз, Своими манящими прелестями она привлечет тебя к себе, прижмется к твоему телу, притянет тебя к своей груди, ослабит твое, такое твердое, желание быть полностью целомудренным и постепенно отвлечет тебя от твоего святого образа жизни и погубит вместе с собой. Если ты случайно сможешь избежать ее сетей, воспоминание о ней будет преследовать тебя, и ты сможешь победить его лишь с огромным трудом.

Монах также должен остерегаться общения и бесед с мужчинами любого сорта, потому что есть люди, которые во всем видят причину для скандала; в особенности он должен избегать постоянного общения с юношами. Дело в том, что враг спасения часто пользуется личиной духовной дружбы, чтобы соблазнять души и увлекать их в ад. Вы, которые в открытом море сумели уберечь себя от ветра и бурь, не будете так ничтожны, чтобы потерпеть крушение в гавани. Никогда не садись около молодого монаха. Ложась спать рядом с молодым монахом, следи, чтобы твоя одежда не касалась его одежды, или пусть между вами находится старик. Если случается, что он говорит с тобой или если он поет противоположную партию в хоре, отвечай ему, опустив глаза. Нигде не оставайся с ним наедине. Гони от себя мысль о том, что в такой дружбе нет ничего дурного, потому что эти дружеские отношения – камень преткновения для невинности вашей души; учитесь на опыте тех, кто не устоял в подобных случаях.

Кроме обетов полного воздержания, совершенной бедности и полного послушания, которые монах давал в день принятия монашества, он также давал торжественное обязательство до конца своей жизни упорно упражняться во всем, из чего состоит религиозная жизнь, и делать это в одном и том же монастыре. С этого момента он не мог уйти из той монашеской общины, в которую был принят, а уйдя, стал бы преступником, как женщина становилась преступницей, уйдя от мужа, а гражданин – преступником, уйдя из гражданского общества. Связь, прикреплявшая монаха к монастырю, была такой же неразрывной, как брачные узы. Монах, ушедший из своего монастыря, был как часть тела, отделившаяся от остального организма, и его обязательно приговаривали к смерти. Наличие в монастыре нескольких плохих монахов или слабость всей дисциплины не считались достаточной причиной для ухода из братии: ведь злоба и лукавство Иуды не мешали апостолам оставаться в апостольской общине.