Похоже, что столичные монахи больше всех спешили последовать совету святого Стефана. Одни из них уплыли на кораблях в сторону Понта Эвксинского, другие на Кипр, некоторые отправились в Рим. Византийцы больше не видели монашеских ряс, словно все монахи были уведены в плен; на самом же деле они покинули свои монастыри и стали иностранцами.
А тем, которые остались или были внезапно схвачены в своих убежищах Константином Копронимом, пришлось вынести жесточайшие пытки. Монах-затворник Петр Каливит, живший в квартале Влахерны, был забит насмерть бычьими жилами в присутствии самого императора. Иоанн, настоятель монастыря в Монагрии, который отказался топтать ногами образы Христа и Богоматери, был посажен в мешок и брошен в море. Священнику по имени Феоктерист из монастыря Пелеситес возле Эфеса бороду намазали смолой и сожгли, а нос отрезали. Еще тридцать восемь монахов подверглись такой же пытке, затем их загнали в тесную парильню старой бани и раздавили обломками скал, которые сбрасывали на них с горы.
Всюду, где обнаруживали монахов, их мучили самыми жестокими пытками. Множество церквей были осквернены, монастыри разрушены, сожжены или превращены в казармы. Было запрещено принимать послушников и надевать черную монашескую рясу. Любого, у кого был родственник, друг или сосед, виновный в том, что носил эту одежду, жестоко бичевали, а потом отправляли в изгнание. Все, кто имел врагов, доносили на них, слуги обвиняли своих хозяев, и это разорение было хуже, чем в злополучные дни Юлиана и Валента.
В своей ярости против поклонения иконам император дошел до того, что обязал всех своих подданных дать клятву, что они с этих пор не станут поклоняться никакой иконе и будут неутомимо преследовать всех монахов. От жестокости императора пострадали даже святые мощи: останки святой Евфимии Халкидонской, так почитаемые византийцами, были вынесены из своей церкви и брошены в море.
Святой Стефан с горы Святого Авксентия не мог ждать пощады. Император убедил себя, что, если этот монах, имевший такое большое влияние на всех остальных, одобрит решения синода 754 года, сопротивлению монахов скоро настанет конец. Поэтому он прислал ему фиников, инжира и других плодов, которыми обычно питались аскеты. Посланец, который нес эти подарки, должен был также сказать Стефану: «Наши благочестивые православные императоры, Константин и Лев, очень доброжелательно относятся к вам, ваше благочестие. Они велят вам подписаться под решением нашего православного собора». Святой ответил на это: «Решения вашего фальшивого собора содержат в себе еретическое учение, я под ними не подпишусь. Кроме того, я охотно умру за почитание икон и не питаю никакой любви к императору-еретику, который смеет их осуждать. – И добавил: – Пусть вся моя кровь будет пролита за образ Христа!»
Это благородное желание вскоре было исполнено. Константин, разгневанный неудачей своей попытки, уже обдумывал жестокие планы мести. Патрикий Каллист, которому он поручил это дело, умный и хитрый человек, к тому же мастер говорить, придумал, чтобы погубить святого, целый гнусный сюжет для романа. Он сумел нанять за деньги двух лжесвидетелей, которые обвинили Стефана в любовной связи с монахиней из другого монастыря в тех же горах. Обвиняемую, Анну, умоляли признаться в проступке, который они хотели, чтобы она совершила, а в случае отказа угрожали ей жесточайшими пытками. Император приказал привезти ее в Константинополь и выпороть розгами в присутствии толпы. Эта жестокость была бесполезной: он не добился ни одного слова, которое опорочило бы добродетельного святого монаха. Государю пришлось искать другой способ погубить своего противника.
Читатель уже знает, что Константин запретил монастырям принимать послушников. Но однажды они позвал к себе одного из подростков, состоявших при его дворе, и спросил: «Георгий, насколько ты любишь меня?» – «Безгранично, государь, так, что невозможно оценить». – «А пошел бы ты добровольно на смерть из любви ко мне?» В ответ Георгий поклонился ему до земли, сложив руки на груди, и поклялся, что с радостью готов умереть. «Вот новый Исаак! Но я не прошу тебя ни умереть, ни даже пожертвовать одной из частей твоего тела. Я лишь прошу тебя пойти на гору Авксентия и убедить того негодяя, который живет на ней, чтобы он принял тебя в ученики. Если у тебя это получится, вернись сюда как можно скорей».
Так милосердному святому ловко устроили западню. Обнаружит ли он ее и сможет ли не попасть в нее?
Сообщник императора пришел на гору, целый день прятался там в лесу, а примерно в середине ночи подошел к воротам монастыря и принялся плакать и кричать: «Христиане, кто здесь живет! Кто бы вы ни были, откройте мне, чтобы я не достался в добычу хищным зверям или не упал в пропасть!» Ему открыли дверь, он вошел. По его одежде и бритому лицу Стефан сразу понял, что юноша был императорским придворным. «Вы действительно из императорского дворца?» – спросил он. «К сожалению, да, отец мой. Из-за злобы этого нечестивого императора мы вынуждены следовать ошибкам евреев, а это большая опасность для наших душ. Вот почему я с большим трудом бежал из этого ненавистного места, и рука Бога указывала мне путь! Почтенный отец! Не прогоняйте меня из вашего спасительного сообщества и дайте мне возможность получить от вас ангельскую одежду!» Благочестивый аскет вначале ответил: «Этого я не могу: будет слишком опасно, если тиран узнает об этом». Но Георгий настойчиво повторял свою просьбу, и в конце концов аскет уступил. Через три дня Георгий принял постриг и получил монашескую одежду. Еще через три дня он вернулся в императорский дворец. Император, чье желание исполнилось, поспешил как можно скорее отправить на гору Святого Авксентия большое войско. Солдаты разогнали учеников Стефана, сожгли монастырь и церковь, а святого отшельника хлестали бичом, скатывали в пропасти, били колючими ветками, оскорбляли, плевали ему в лицо. Вначале его держали в заключении в монастыре Филиппика возле Хрисополя; туда к нему приходили многие епископы-иконоборцы и пытались одержать победу над его стойкостью. Потом он был сослан на остров Проконнес, где вскоре собрались под его руководством почти все (кроме двух) монахи с горы Святого Авксентия. По словам его биографа, описание чудес, которые Стефан совершил тогда, заполнило бы целый том, а исцеления, которые он совершил, призывая на помощь иконы, были такими поразительными, что слух о них дошел до ушей императора.
Обвиненный государем в том, что учит народ почитанию икон, святой Стефан был привезен в Константинополь, где на него надели цепи и путы и бросили его в тюрьму. Он несколько раз беседовал с Константином; оба говорили грубо и резко, и эти беседы не улучшили их отношения. Стефана отвели в Преторий, и там он встретил не меньше 392 монахов из разных местностей, оказавшихся в заключении за нежелание подписаться под законом, направленным против святых икон. Некоторым из этих заключенных выкололи глаза, другим отрезали нос, кисти рук или уши, нескольким вырвали волосы, еще нескольким сожгли бороду, намазав ее смолой. Все эти мужественные борцы приняли Стефана как посланца Неба, как наставника, которому поручено научить их спасению души. Под его руководством Преторий стал монастырем, и все там делалось согласно монашескому уставу. Они побуждали друг друга к терпению, рассказывали друг другу как примеры истории монахов, отличившихся своей доблестью во время преследований, больше прежнего каялись и умерщвляли свою плоть в ожидании близкой борьбы, и все же, по словам биографа, Стефан среди этих мучеников веры был печален и недоволен собой оттого, что он единственный не перенес никакой телесной пытки и не лишился ни одной части тела ради общего дела. Похоже, что император и в самом деле отсрочивал применение кровавых мер до последней возможности. Он воображал, что преодолеет сопротивление святого, что легко одержит победу над Стефаном, раз взял его в плен. Поэтому, когда Стефану был вынесен смертный приговор, Константин захотел сломить его неукротимую энергию. «Идите в Преторий, – сказал он двоим из своих людей, – и от моего имени объявите Стефану с горы Авксентия: „Ты видишь, как я забочусь о тебе: я вырвал тебя у смерти, я дал тебе жить до этого дня, чтобы ты в свои последние минуты согласился сделать то, что так дорого для меня. Если вам удастся убедить его вашим красноречием, будет хорошо. Если нет, бейте его по спине и лицу столько раз, чтобы он умер от ударов“». Два императорских посланца вместо того, чтобы переубедить святого монаха, сами были им обращены в православие и вернулись, не выполнив поручение. Но на следующий день, 28 октября 767 года, отряд телохранителей ворвался в тюрьму; они вывели святого на улицу, и там он был убит камнями и палками. Примерно через сорок лет после его смерти дьякон Стефан описал его жизнь, взяв за основу свидетельства, которые получил из первых уст от родственников, друзей, союзников, соратников и учеников святого, а также от тех сторонников Константина Копронима, которые были еще живы в то время.
Мученичество святого Стефана Нового – самое знаменитое событие этой первой части борьбы против святых икон. Оно стало достойным венцом для жизни, целиком посвященной защите ортодоксальной истины. Рассказ об этой жизни и этой смерти – один из ценнейших источников сведений об истории греческого монашества в первые две трети VIII века. В нем ясно показано положение константинопольских монахов: те из них, кто хотел остаться в столице, могли жить в ней, только скрываясь и каждую минуту рискуя жизнью. Большинство предпочли искать убежища от кровавых преследований и от собственной слабости в дальнем изгнании – в Скифии, на Кипре, в Африке, в византийской части Италии, в Риме; но, если им случалось попасть в руки императоров-иконоборцев или их представителей, монахи не боялись ни угроз, ни самых жестоких пыток и не отступали даже перед смертью. Можно было уничтожить их монастыри, сжечь их церкви, выбросить на ветер образа, которые они почитали, но никому не удавалось ослабить их неодолимое отвращение к еретическому учению или поколебать их верность православной вере. Такое постоянство вскоре утомило преследователей, стало толчком к религиозному движению против иконоборчества и подготовило окончательную победу ортодоксальной истины.
Если верить Феофану, Копроним перед своей смертью (он умер в сентябре 775 года) признал свои нечестивые ошибки и велел петь гимны в честь Пресвятой Богоматери. В любом случае «неудачи Льва и Константина, все более сильное противодействие, с которым они столкнулись, кажется, охладили пыл их преемника». Лев Четвертый не отменил законы, направленные против почитателей икон, и не опроверг их противников, но позволил монахам вернуться и перестал применять указы об их преследовании. Однако он не дошел в своей снисходительности до того, чтобы позволить вернуть запрещенный культ в свой собственный дворец, и многие высокопоставленные чиновники, виновные в почитании икон, были подвергнуты пыткам, брошены в тюрьмы и, наконец, сосланы в монастыри. Императрица Ирина, уличенная в этом же преступлении, была отправлена в ссылку (в феврале 780 года). Но через несколько месяцев этот император умер, оставив свою корону десятилетнему мальчику, Константину Пятому. И править от имени малолетнего государя стала именно Ирина.
Эта императрица уже в годы правления Льва проявила себя как «защитница икон». Поэтому она старалась как можно скорее восстановить мир в церкви, «мир, имя которого она носила и для которого совершила еще много дел». Иконоборцы должны были уйти с государственных должностей, благочестивые верующие смогли без страха служить Богу и почитать святых, и все уцелевшие монахи и православные, эти искры, не погашенные потопом, снова осветили мир факелом истинного учения. Патриарх Павел, который в предыдущее царствование поклялся, что никогда не восстановит культ икон, теперь, ослабленный болезнью и подавленный угрызениями совести, подал в отставку и удалился в монастырь Флора. Его преемник Тарасий получил поручение созвать Вселенский собор, первое заседание которого произошло 17 августа 786 года в Константинополе, в церкви Святых Апостолов. По просьбе патриарха святой Платон, настоятель монастыря Саккудион, открывая это заседание, произнес речь о культе икон. Но офицеры и солдаты императорской охраны, бывшие соратники Копронима, были полностью верны идеям императора-иконоборца и с подсказки епископов-иконоборцев подняли такой шум, что собор был распущен и его участники разошлись, не приняв никакого решения.
Это поражение не заставило императрицу Ирину сдаться. Она распустила императорскую охрану, а потом созвала новый собор в Вифинии, в городе Никея, назначив его на сентябрь 787 года. Можно сказать, что на нем самыми влиятельными и активными участниками были монахи.
На каждом заседании их было очень много, они часто брали слово не только по вопросу догмы, но и при обсуждении вопросов, относившихся только к церковной дисциплине. Например, о том, допустимо ли оправдать и вернуть на прежние кафедры епископов, подписавших решения иконоборческого сборища в 754 году. Именно монахи Стефан, Косьма, Евфимий, Феодор чаще всего были официальными чтецами собора, то есть указывали в сочинениях Отцов Церкви отрывки, чтение которых могло прояснить решения. Монах Фома из монастыря Хенолаккос принес и велел прочитать перед участниками заседания речь блаженного Астерия, епископа Амасии, представляющую огромный интерес для истории старинной религиозной живописи; другой столичный монах, Григорий, игумен монастыря Гормизда, вручил им письмо святого Софрония. Евстафий, игумен монастыря Максимина, вручил им другое письмо этого же автора. Симеон, монах и игумен монастыря Хоры, принес и велел прочитать в качестве свидетельства отрывок из трудов святого Иоанна Златоуста.
Первое место среди столичных настоятелей в продолжение всего собора занимал, видимо, очень набожный монах, игумен Студийского монастыря Савва. Он был душой всего собрания. Он непрерывно брал слово, он беспокоился о том, насколько авторитетны предъявленные свидетельства. «Почему, – спрашивал он, – этот отрывок читают в виде выписки, а не по самой рукописи?» Когда Феодосий, епископ Аммориума, прочитал перед собором свой Символ веры и заявление о своем отказе от прежних заблуждений, именно Савва первым произнес формулировку: «Согласно апостольским предписаниям и решениям Вселенских соборов, он достоин быть принятым». Он громко благословил Бога за возвращение еще семи епископов, и монахи принимали его сторону по спорным вопросам, присоединяясь к его мнению.
Когда во втором акте все присутствовавшие епископы признали истинным учением об иконах то, которое папа Адриан изложил в письмах к императрице и патриарху, и объявили анафему тем, кто думает иначе, Тарасий попросил всех монахов, присутствовавших на соборе, тоже публично произнести их Символ веры. И снова Савва взял слово первым из всех архимандритов и игуменов, первым из всех участников-монахов, и произнес: «Я исповедую и верую согласно древней незапятнанной первоначальной вере, которая передана нам святыми апостолами, пророками и учеными кафолической апостольской церкви, согласно письму, которое трижды блаженный апостольский папа Адриан послал благочестивым и любимым Богом императором и вселенскому патриарху Тарасию, и почитаю святые иконы, и произношу анафему тем, кто имеет другое мнение». После имени Саввы в Актах указаны имена еще девяти игуменов: Григория из монастыря Святых Сергия и Вакха, Иоанна из Пагириона, Евстафия из монастыря Святого Максимина, Симеона из Хоры, Георгия из монастыря у Источника, Симеона из монастыря Авраамитов, Иосифа из Ираклиона, Платона из Саккудиона и Григория из монастыря Гиацинта. Затем все монахи тоже произнесли этот Символ веры.
На четвертом заседании все епископы утвердили своими подписями все, что было написано и сказано на нем; игумены, которых на заседании было сто семнадцать, тоже поставили свои подписи; Савва был главным из них и подписался первым после епископов. После его имени стоят уже упомянутые имена многих столичных настоятелей, за ними много других игуменов, к сожалению не указавших, где находились их монастыри. Но в некоторых случаях местонахождение определяется без всяких сомнений, хотя и не указано явно. Например, в списке есть имена игуменов монастырей Хенолаккос, Неусыпающих, Диуса, Флора, Святого Ильи, Святого Кириака, Каллистрата, Святого Зотика, Святого Фирса; своими настоятелями представлены также несколько монастырей Святого Георгия, Святого Феодора, Святого Иоанна Богослова, Святой Богоматери, и, не считая монахов, заменявших своего епископа или своего игумена по его поручению, в списке есть имена нескольких простых монахов, наугад вставленные между именами настоятелей.
На последних заседаниях, судя по формулировке из Актов, число присутствовавших на соборе монахов по-прежнему было достаточно большим. Хотя в самом акте о догматическом определении, который стал итогом седьмого заседания, их имена уже не указаны вслед за именами епископов, все же надо признать, что монахи своей ученостью, применяемой во время собрания, частыми вмешательствами в споры, милосердными и снисходительными словами о бывших сторонниках иконоборческой ереси внесли большой вклад в успешное заключение мира в области религии и восстановление православия. (Нужно упомянуть, что в числе участников собора были двое, которые, не являясь епископами, были, по словам господина Лебо, «светом для епископов», – два летописца, а именно синкелл патриарха Тарасия Георгий и историк Феофан.)
Для ортодоксов все дело было в том, чтобы вернуть культу икон свободу, которой он был лишен три четверти века, и как раз игумен Студийского монастыря Савва имел честь сформулировать в нескольких простых и ясных словах законные требования православных. Он говорил на соборе: «Мы просим вернуть иконам их прежнее место в согласии с традицией предков; мы просим дать христианам свободу устраивать публичные шествия с этими иконами». Как уже известно читателю, Савва не оставлял без внимания вопрос догмы, но он знал, что все-таки самый верный способ решить этот вопрос – предположить, что он уже решен: он понимал, что если церковь станет независимой и получит свободу во внешних делах, то спор, так долго нарушавший покой Византийской империи, получит публичное практическое решение, за которым последует и решение богословское.
ebooksa