Эти правила, а также другие предписания, изучаемые вместо них, так полно охватывают монастырскую жизнь, что они одни могли бы обеспечить ее совершенное соответствие монашеским идеалам и так универсальны, что ни в чем не препятствовали исполнению частных уставов, которые многочисленные основатели предписали созданными ими монастырям. Монашеское законодательство Юстиниана утверждало основные принципы, согласно которым следовало жить каждому монастырю, а точнее – всему сообществу монахов. Частные уставы применяли и толковали эти принципы и стремились обеспечить их соблюдение средствами, наиболее подходящими для конкретных обстоятельств. Для авторов ктиторских типиконов церковный Кодекс Юстиниана подобен идеалу, который направляет руку и кисть художника, оставляет ему свободу в рождении и разработке замысла и честь вложить всю его душу в создаваемое произведение, но не дает ему отвлекаться на безрезультатные поиски и бесплодные усилия.
Юстиниан не ограничился созданием законов, которые должны были руководить жизнью монахов внутри обителей. Он утвердил или дополнил решения своих предшественников и каноны о привилегиях и льготах, об обязанностях и правах монастырей и монахов по отношению к гражданскому обществу.
Было запрещено привлекать монахов к ответственности в гражданских судах. Все их дела, кроме имущественных, относились к компетенции епископов, и чиновникам-мирянам, нарушавшим это предписание, полагались самые суровые наказания. Чтобы материальные заботы не отвлекали иноков от служения Богу, закон запрещал монахам быть опекунами или попечителями, быть сборщиками налогов или брать в аренду их сбор, занимать любые должности в налоговом ведомстве, быть чьими-либо поручителями или действовать по чьей-либо доверенности. До поступления в монастырь монах мог свободно распоряжаться своим имуществом, но, как только он туда поступал, он уже не был хозяином этого имущества, оно становилось собственностью монастыря и продолжало принадлежать этому монастырю, даже если бывший владелец переходил в другую обитель или снимал монашескую одежду. Если у поступающего в монастырь были дети, он должен были оставить им четверть своего имущества, и эту часть можно был потребовать от него даже после того, как он дал монашеский обет. Все не отданное детям принадлежало монастырю. Он не мог отдать своим детям все, а должен был отделить часть своего имущества, равную той, которую получал каждый из детей, и оставить ее своему монастырю. Если поступающий в монахи не имел детей, все его имущество становилось собственностью монастыря. Если его жена была жива, он должен был вернуть ей ее приданое, все, что получил от нее, и все, что досталось бы ей в случае его смерти; остальное тоже становилось собственностью монастыря. Если оба супруга принимали монашество, то при отсутствии иных договоренностей между ними каждый получал ту часть имущества, которую принес в хозяйство при заключении брака. Подобным же образом, если случалось, что жених и невеста оба решали принять монашество, должны были вернуть подарки, которые получили друг от друга. Дети, которые становились монахами, имели, как и остальные дети в семье, право на положенную им часть наследства.
Имущество, ставшее такими путями собственностью монастыря, им не позволялось отчуждать ни под каким предлогом. «Вполне справедливо, – писал Юстиниан, – чтобы доходы, которые не иссякают, были обеспечением добродетелей, которые никогда не угаснут». Ибо, добавляет он, «эти почтенные дома простоят до конца веков, пока имя христианина будет почитаемо среди людей». А каждый, кто попытался бы передать другому владельцу что бы то ни было из церковной собственности, то есть из имущества, принадлежавшего церквям, монастырям, больницам или убежищам для бедняков, чужеземцев, больных или детей, был обязан возместить ущерб тому, с кем заключил эту сделку. Договор же объявлялся недействительным, и все заключенные сделки – обмены, продажи или покупки – считались непроизошедшими. Все здания этих благочестивых учреждений, в том числе и женских монастырей, а не только мужских, то есть дома, поля, фермы, сады вместе с прикрепленными к земле слугами или рабами, а также все виды доходов навсегда и целиком оставались собственностью той общины, которая владела ими изначально. Однако император оставил за собой право нарушать неприкосновенность церковной собственности, обменивая ее на другое имущество, если это будет крайне необходимо в интересах общества, и обещал, что в таких случаях щедрость государя будет равна или даже больше, чем жертва, которую тот потребует принести.
То, что Юстиниан постановил о неотчуждаемости земного имущества монастырей, еще строже полагалось соблюдать в отношении священных сосудов и предметов культа. Их ни под каким предлогом нельзя было отдавать в залог, расплавлять или продавать; единственным исключением был выкуп пленных, потому что в этом случае бездушные предметы освобождали человеческие души и от цепей, и от смерти.
Можно представить себе обстоятельства, когда монастырю крайне необходимо взять деньги в кредит, и этого невозможно избежать. В этом случае для получения займа разрешалась общая ипотека, но по-прежнему запрещалось закладывать что-либо по отдельности. Наказания за нарушение этого правила были крайне суровыми: нотариуса, который посмел бы составить договор, не соблюдая эти предписания, ждала пожизненная ссылка, а чиновник, который принял или привел в действие такой договор, лишался всего своего имущества и всех своих почетных званий.
Тех, кто возглавлял религиозные дома, нужно было оградить не только от отчуждения собственности, но и от разорительных приобретений. Пожертвование или продажа церкви или монастырю необработанных бесплодных земель под видом плодородных по праву объявлялась недействительной, и монастырь, который их купил, должен был получить обратно уплаченные за них деньги.
Настоятели монастырей и большинство монахов, имевших там какую-либо должность, имели право составлять договоры от имени общины. Кроме того, монастыри как столицы, так и остальной империи могли заключать между собой договор обмена, при условии что он был выгоден обеим сторонам. Акт обмена должны были подписать не только настоятели, но и многие другие должностные лица каждого монастыря; на императорские пожертвования это разрешение не распространялось.
Итак, мы кротко перечислили основные особенности того законодательства, которое Юстиниан дал монастырям империи и которое почти без изменений оставляли в силе все его преемники. Конечно, забота императора о том, чтобы в византийских монастырях царили порядок и добродетель, достойна всяческих похвал, хотя забота о дисциплине монахов внутри монастырей по праву относилась не к его юрисдикции. Но несмотря на мирские привилегии, предоставленные религиозным учреждениям, это законодательство было не лишено опасностей. Похоже, что многие его положения изменялись – в одной новелле звучали так, в другой иначе. В очень трудном вопросе о собственности провозглашается неотчуждаемость церковного имущества, но тут же делается исключение для некоторых обстоятельств, когда право судить оставлено за государем: ради общих интересов, для спасения страны ему разрешено при некоторых условиях нарушать этот закон. Так Юстиниан, сам того не зная, создал юридическое оружие для великих конфискаций, устроенных императорами-иконоборцами. К тому же смешивать церковные законы с гражданскими и давать тем и другим одинаковую силу – все равно что плыть путем, где много подводных камней. Константин Великий заявлял, что Бог назначил его «епископом всей церкви». Позже Лев Исаврянин писал папе Григорию Второму: «Знайте, что я император и священник в одном лице». Юстиниан появляется между этими двумя государями как наивысшее воплощение византийского цезаризма или, если так можно сказать, цезарепапизма. Ему мало было того, что он император Византии, он хотел быть ее папой. Он без конца вмешивался во внутренние дела церкви не только из-за личной склонности и артистического удовольствия; он делал это главным образом из-за, если можно так сказать, профессиональной аккуратности: он желал продолжить традицию вмешательства императоров в религиозные вопросы, и, чтобы лучше ее защитить и увековечить, он закрепил ее вплоть до мельчайших подробностей в своем Кодексе и главным образом в новеллах. Греческая церковь и в особенности монашество согласно этим законам получили вместе с благосклонностью гражданских властей промежуточный и неопределенный статус, который не был полным рабством, но еще меньше сходства, чем с рабством, имел с той гордой независимостью, которая необходима для свободного развития и полного раскрытия всех религиозных стремлений человеческой души.
Глава 3
Монахи и императоры-монофелиты
Законодательство, которое Юстиниан дал монахам своей империи, стало огромным вкладом в обеспечение стабильности среди монахов, зато его повторявшиеся вновь и вновь попытки примирить ортодоксов и еретиков, его указы и вдохновленные им совещания не только не достигли своей цели, но лишь усилили разногласия среди монофизитов.
Его преемник Юстин Второй был столь же неудачлив в своих стараниях, а его запрет спорить «о личностях и слогах» не помешал возникнуть неисчислимому множеству новых сект. Одна из них считала, что у каждого из трех лиц Святой Троицы своя природа, и главным защитником этой секты были Стефан Гобар и монах Афанасий, внук императрицы Феодоры. Чтобы распространить учение этих трифеистов, Гобар щедро раздавал дары и написал много сочинений. Но эти ошибки всегда встречали доблестных противников в рядах православных монахов. Многие из них даже ответили на сочинения Гобара научными трудами. В числе этих авторов были Анастасий Синаит, Георгий Писида, монахи Георгий, Леонтий и святой Иоанн Дамаскин.
Неудача стольких попыток сохранить учение церкви единым для всех непохожих одна на другую провинций империи не помешала императору Ираклию (610–641) еще раз попытаться найти способ наконец примирить монофизитов и ортодоксов. На этот путь его постоянно толкали политические причины: персы все дальше продвигались на запад, опустошали Сирию и Палестину, грабили Иерусалим. В 619 году они захватили Египет, разорили Каппадокию и, дойдя до Босфора, осадили Халкидон, стоявший напротив самой византийской столицы. Когда Ираклий заставил отступить этих варваров и прогнал их от границ своего государства, он понял, как выгодно для его империи, чтобы многочисленные монофизиты Сирии, Египта и Аравии объединились и исповедовали один и тот же Символ веры. В ту эпоху еще не проводили различия между происхождением народа и его религией, и каждый, кого ересь отделяла от религиозных верований империи, казался почти готовым восстать против своей родины. Поэтому были основания бояться, что монофизитские секты в конце концов разорвут политическую связь, которая еще соединяла их с империей, бросятся в объятия врагов Византии – персов или арабов, умело поддерживавших эти разногласия, и создадут собственные независимые церкви. Будущее доказало, что эти страхи по поводу отделения были даже слишком хорошо обоснованы.
Имея намерение примирить монофизитов с православными и укрепить свою императорскую власть над религиозными раскольниками, Ираклий с согласия патриарха Сергия и многих других восточных епископов предложил средство для устранения разногласий между православными и монофизитами – новую примиряющую формулу: «У Христа есть лишь одно действие» и с 622 года запретил говорить о двух действиях, словно из единства личности Иисуса Христа обязательно следует единство действия и воли. В действительности Слово, ставшее плотью, производит в соответствии со своей двойной природой одно и другое действие, не смешанные и не разделенные, при этом единство Его личности указывает каждому из действий двух природ одно и то же направление двух воль к Богу.
Но борьба не собиралась угасать. Преемники Гонория – Северин (640), Иоанн Четвертый (640–642) и Феодор (642–649) высказались против императорского «Эктесиса» и прокляли монофелизм, зато новый византийский патриарх Пирр, который в прошлом был монахом и экономом в Хрисопольском монастыре, на азиатском берегу Босфора, верный идеям своего предшественника, так же, как и тот, утвердил «Эктесис» и заставил подписаться под этим посланием всех епископов, присутствовавших на соборе 639 года. Однако авторитет Софрония продолжал охранять от ошибки многие умы, привыкшие рассуждать о догмах, и его учение, то есть учение ортодоксальной церкви, нашло пылкого защитника в лице еще одного монаха – монастырского настоятеля по имени Максим, который считался самым ученым и умным человеком своего времени.
Максим родился в Константинополе в 580 году и получил наилучшее образование. Вскоре его дарования и объем его знаний привлекли к нему внимание императора Ираклия, который вызвал его к своему двору и назначил своим секретарем.
Но любовь талантливого императорского чиновника к молитве и уединению, все более упрямое желание Ираклия всеми средствами пропагандировать учение монофелитов и становившееся все сильней в благородной душе Максима желание свободно бороться с этой новой ошибкой заставили секретаря отказаться от мирских почестей и полностью посвятить себя защите православной веры. В 630 году он удалился в тишину монастыря и стал трудом и размышлениями готовить себя к близкой борьбе. Вскоре он стал главой своего Хрисопольского монастыря. Теперь его оружие было готово, и он решительно пошел в бой. Уже в 633 году он вместе с Софронием в Александрии мужественно защищал ортодоксальные догмы от местного патриарха, монофелита Кира. В Африке он вел борьбу против учения об одном действии и одной воле и своими победоносными выступлениями удержал местных епископов в границах православия. Благодаря его влиянию африканская церковь стала оплотом ортодоксии в борьбе против монофелизма. В результате событий, которые в 641 году привели на императорский престол Константа Второго, внука Ираклия, константинопольский патриарх-монофелит Пирр был вынужден уйти в отставку и покинуть столицу. Максим стал возвращать его к православной вере. В июле 645 года настоятель Хрисопольского монастыря и бывший патриарх провели знаменитую дискуссию о действиях и волях Христа, которая стала знаменитой в истории монофелизма. Побежденный и раскаявшийся (по крайней мере на какое-то время) Пирр поехал вместе с Максимом в Рим и там в присутствии духовенства и народа письменно отрекся от своих прежних заблуждений и от заблуждений своих предшественников. Папа Феодор принял их с величайшим почетом, велел установить для него престол возле папского алтаря, относился к нему как к законному епископу императорской столицы и в его честь устроил благотворительные раздачи для народа.
Но после этого, уехав в Равенну, Пирр не смог устоять перед настойчивыми просьбами верного учению монофелитов экзарха Платона и публично отказался от своего отречения. Тогда папа Феодор созвал всех священнослужителей и епископов в церкви блаженного Петра, князя апостолов, провозгласил анафему Пирру и лишил его должности епископа. По словам Феофана, вынесение этого приговора сопровождалось необычными и очень внушительными церемониями. На самом надгробии князя апостолов папа взял из освященной чаши несколько капель драгоценной крови, смешал их с чернилами, которыми должна была быть поставлена подпись под приговором, осуждающим Пирра и тех, кто общался с ним.
ebooksa