Отлив

Открытая дверь

Между тем капитан и Геррик, оставив позади ярко освещенную веранду, направились прямо к пирсу.

В эту вечернюю пору остров с его плотным песчаным полом и лиственной крышей, подпертой колоннами пальм, озаренный только светом из дверей и окон дома, выглядел нереальным, словно пустой театр или общественный сад в полночь. Взгляд невольно начинал искать вокруг столики и статуи. Ни одно дуновение не колебало листьев, и тишину только подчеркивал непрерывный шум берегового прибоя, напоминавший уличный шум. Не переставая уговаривать, успокаивать своего пациента, капитан вел его все дальше, подвел наконец к самому берегу и смочил ему лицо и голову тепловатой водой из лагуны. Постепенно пароксизм[50] утих, рыдания сделались менее судорожными, а затем и совсем прекратились; прекратился и поток успокоительных речей капитана, и двое погрузились в молчание.

Небольшие волны с тихим, как шепот, звуком разбивались у их ног; звезды всех величин любовались собственным отражением в этом огромном зеркале, а посреди лагуны виднелся воспаленный свет фонаря стоявшей на якоре «Фараллоны».

Долго они глядели на расстилавшуюся перед ними картину и с беспокойством прислушивались к шороху и плеску этого уменьшенного прибоя и к отголоскам дальнего, мощного прибоя со стороны открытого моря. Долго они молчали, утратив способность разговаривать, и когда наконец очнулись, то заговорили оба враз.

– Геррик, послушайте… – начал капитан.

Но Геррик резко обернулся к своему товарищу и заставил его замолчать, страстно крикнув:

– Снимемся с якоря, капитан, и в море!

– Куда, сынок? – спросил капитан. – Легко сказать – снимемся. Но куда?

– В море, – повторил Геррик. – Океан велик. Куда угодно – прочь от этого ужасного острова и этого… этого страшного человека!

– Ну, с ним мы еще сведем счеты, – сказал Дэвис. – Ваше дело приободриться, а с ним мы сведем счеты. Вы совсем расклеились, вот в чем беда, нервы совсем развинтились, как у Джемаймы[51]. Вам надо приободриться как следует, а когда вы придете в себя, тогда поговорим.

– В море, – повторил Геррик, – сегодня, сейчас, сию минуту!

– Не будет этого, сынок, – твердо возразил капитан. – Никогда еще мое судно не выходило в море без провизии, так и знайте.

– Нет, вы не понимаете, – не отставал Геррик. – Все кончено, я вас уверяю. Здесь больше делать нечего – он знает все. Этот человек, сидящий там с кошкой, знает все. Неужели вы не видите?

– Что – все? – спросил капитан, немного обеспокоенный. – Принял он нас как настоящий джентльмен и обращался с нами по-рыцарски, пока вы не начали нести всю эту чепуху. Надо сказать, я видал, как в людей стреляли за меньшее, и никто о них не пожалел! Чего вы хотите?

Геррик, однако, раскачивался, сидя на песке, и тряс головой.

– Издевался, – продолжал он, – он же издевался над нами, и ничего больше. И поделом нам.

– Что мне в самом деле показалось странным, – неуверенным голосом проговорил капитан, – это насчет хереса. Провалиться мне, если я понял, к чему он клонит. Геррик, слушайте, а вы меня не выдали?

– Не выдал ли я? – раздраженно, с презрением произнес Геррик. – Да что выдавать? Нас и так видно насквозь: на нас клеймо мошенников – явные мошенники, явные! Еще прежде чем он ступил на борт «Фараллоны», ему бросилась в глаза замалеванная надпись, и он сразу все понял. Он не сомневался, что мы убьем его тут же, на месте, но он стоял и издевался над вами с Хьюишем и вызывал на убийство. И еще говорит, что он боялся! Потом он заманил меня на берег – и что я только вытерпел! «Волки» – называет он вас и Хьюиша. «А что делает овечка с двумя волками?» – спросил он. Он показал мне свой жемчуг, сказал, что еще не кончится этот день, как жемчуг может рассеяться. «Все висит на волоске», – сказал он и улыбнулся. Видели бы вы эту улыбку! Нет, все напрасно, говорю вам! Он знает все, обо всем догадывается, мы со своим притворством ему просто смешны: он смотрит на нас и смеется, как Господь Бог.

Наступило молчание. Дэвис, нахмурившись, уставился в темноту.