— Курил?
— Да нет… Кто звонил?
— Чего же нет, когда курил. Не чую, что ли? И чего только ты думаешь, Валерий? Ведь Татьяна Власьевна наказала, чтобы ни в коем разе… Себя не жалеешь, так о нас подумай. Мне ведь на восьмой десяток пошло.
— Ладно, ладно, мама, — виновато и сердито пробормотал Хвоев.
— Да не ладно… Ее вон хоть постеснялся бы, — старуха ткнула пальцем в сторону портрета Вареньки.
Валерий Сергеевич, хмурясь, достал из-под подушки папиросы.
— На, возьми…
— Давно бы так. — Мать ушла, окрыленная победой.
Валерий Сергеевич повернулся к Вареньке. Она с легкой усмешкой смотрела так, будто хотела сказать: «Не киснуть, Валерий! Все будет хорошо».
Скоро семь лет, как нет Вареньки… Срок немалый. Он за это время располнел, появилась постоянная тяжесть в желудке, сдало сердце. А вот Варенька какой была, такой и осталась. Выходит, у тех, кто умирает безвременно, есть свое преимущество: в памяти близких они навсегда остаются молодыми. Да, Варенька была его совестью. Тогда он не видел у себя недостатка инициативы или принципиальности. А теперь не только он сам, но и другие замечают его упущения. Да и принципиальности не всегда хватает. Вот Гвоздин может закон переступить, повернуть его так, как захочется. Валерий Сергеевич давно это знает. Но знает и другое: Гвоздин будет ужом крутиться, но план выполнит. А тот, другой, который заменит Гвоздина, возможно, будет честным, но дефицитных товаров не достанет и плана не выполнит. Вот и приходится лавировать между принципиальностью и выгодой, целесообразностью. При жизни Вареньки такого никогда не случалось. Тогда за подобное лавирование он требовал строгого наказания, а теперь сам стал лавировать.
Занятый своими мыслями, Валерий Сергеевич нет-нет да и посмотрит на большие настенные часы. Скоро два, а Леночки все нет. В школе, что ли, задержалась? Заигралась по дороге домой или зашла к подруге? Несмышленыш… Ей нет никакого дела до того, что своим присутствием она избавляет его от одиночества. Да, одиночество само по себе тягостно, а в старости и болезнях оно становится мучительным.
«Скоро Татьяна Власьевна нагрянет», — подумал он, стараясь отвлечься от мрачных мыслей. Она приходит ровно в три, как автомат. Вчера во время боя часов она уже разговаривала в прихожей с Леночкой. Интересно, Татьяна Власьевна всегда и всюду такая щепетильно аккуратная или только с ним? Похоже, что всегда и всюду. Да, одиночество — это не только, когда человек один. Вот Татьяна Власьевна…
Вчера они поговорили откровенно. С ней приятно разговаривать, и вся она напоминает спокойную осень, когда увядание настолько замедленно, настолько оно растворилось в еще не угасших красках, что кажется, его совсем нет. В это время выпадают приятно обманные дни. Вопреки здравому смыслу они заставляют думать, что осень еще не пришла, что в разгаре еще жаркое лето.
— Извините, Татьяна Власьевна, — сказал он вчера, — я ничего не пойму в вашей жизни. Большинство людей с годами становятся примирительными, а у вас, кажется, не так, — он, смущаясь, сердился на себя за то, что не может ладно сказать того, что хочет. — Ну что это за жизнь? Вы здесь, он там. Дочери нет…
— Жизнь неважная, — спокойно согласилась Татьяна Власьевна. — И понять ее со стороны непросто. — Помните, как сказано в «Анне Карениной»? «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему».
Валерий Сергеевич утвердительно кивнул, точно хотел сказать: «Помню. Как не помнить?»
— Некоторые ищут иногда противоречия там, где их нет. И несчастья иногда сами придумывают. Но такое случается в молодости. А теперь, когда больше четырех десятков за плечами…
Татьяна Власьевна улыбнулась слегка подкрашенными, очевидно, по привычке, губами, отрицательно качнула головой с короной еще толстых и тяжелых кос.
— Нет, Валерий Сергеевич, я ничего не ищу и ничего не придумываю. Я не могу без больницы. Вот поэтому не поехала с Петром Фомичом.
— В совхозе есть больница.
ebooksa