Кузин замялся, опустил глаза.
— Да не то чтобы лишний, но поделюсь.
— Ох, Степаныч, Степаныч! — Хвоев с шутливой укоризной покачал головой. — Много в тебе мужицкой хитрости.
— Да как на собаке блох! На то он, Валерий Сергеевич, и человек, чтобы ум и хитрость иметь. Зверь вон, лиса, к примеру, и та не лишена хитрости. Иль медведь…
— А вот если бы райком предложил… ведь заартачился бы. Сказал бы — нет.
— Может, и заартачился бы, — согласился Кузин.
Он глянул на стенные часы и встал, переступил, как гусак, с ноги на ногу, зашел за стул, положил на спинку руки, большие, с толстыми грубыми пальцами.
— Пора мне, Сергеевич. Ехать не ближний свет. Поправляйся поскорей. Мед не пробовал? Польза от него всему организму. И сердцу, и желудку — всему. А что тебе врачи? Врачи, они тоже… Раньше всякие народные средства начисто отметали. Дескать, темнота, суеверие, а мы по науке. А не поймут того, что еще до науки люди от болезней себя избавляли. Нет, ты попробуй мед. Значит, три раза в день по столовой ложке. Перед едой. Пропустишь ложку и водой запьешь. Не бойся, вреда не случится, а польза определенная. Мед-то есть?
— Да не знаю. Нет — мать купит.
— Это конечно… Лучше майского сбора. Полезней.
Кузин опять переступил с ноги на ногу, растаптывая небольшую лужицу, набежавшую с оттаявших сапог. Он чувствовал себя неловко. Дело в том, что утром, переночевав у знакомых, он спозаранку купил на базаре бидончик меду, душистого, янтарного цвета. И теперь этот бидончик в прихожей, под табуреткой. Григорий Степанович принес его с чистым сердцем, единственно для того, чтобы помочь человеку, сделать ему приятное. Но так ли поймет Валерий Сергеевич? Хуже нет, когда на неравной ноге. Вот и ломай голову, подлаживайся… Даже нес его сюда с опаской. Нет, лучше, пожалуй, умолчать. Лучше с Карповной вступить в переговоры, не забыть сказать, чтобы бидончик потом занесла.
— Так я пошел, Валерий Сергеевич. Выздоравливай.
Когда Кузин был уже в прихожей, Валерий Сергеевич окликнул его:
— Степаныч, если увидишь Ковалева, скажи — пусть он едет к тебе вместе с зоотехником Клавой. Ей полезно познакомиться поближе с Ермиловым. Только не подумай, что я сводничаю, помогаю тебе.
— Да нет, что ты, Валерий Сергеевич, — обиделся Кузин, — нешто я не понимаю, для чего это.
— Степаныч, а ведь ты не только хитрый, но и загребущий. Будь твоя воля — ты эту Клаву забрал бы, а? Скажи честно!
Кузин бросил в сторону Хвоева косой взгляд, польщенно заулыбался.
— А чего ж тут таиться? Была такая думка. У меня зоотехник неплохой, но из городских. Деревни до этого, можно сказать, в глаза не видал. У таких, городских, обязательно разлад душевный происходит. И они долго потом никак не могут привести все к одному уровню.
Хвоев, заинтересовавшись, снова, опираясь на локти, приподнял голову над подушкой, а Кузин, несколько важничая, коснулся пальцем узла галстука и продолжал:
— Вот по лекциям там и учебникам изучит он всю, какая ни на есть, механизацию, набьет руку в составлении рационов, в подсчете кормовых единиц, ну и тому подобное. А как приедет на место, там не только что механизация или рационы — над коровником вместо крыши облака лохматые. Вот тут и начинается душевный разлад. Некоторые приобвыкнутся, войдут в русло, а некоторые, послабее, в город опять. Устраиваются там продавцами или официантами. У Клавы же ничего этого не может быть. Она наша, всякое видела и все понимает. И с людьми должна уметь ладить. Это тоже большое дело, можно сказать — главное. И ей у меня вольготней было бы. Есть где развернуться. А у Ковалева что? Кругом нехватки да недостатки.
ebooksa