— Марфа Сидоровна, принимай дочь! Я спешу сарлыков поить.
Он ловко вскочил на коня и пустил его с места в галоп.
— Мама! — голос у Клавы дрогнул и прервался.
Бледнея, Марфа Сидоровна прислонилась спиной к притолоке. Она, все поняв, сникла, на лице резче проступили морщины.
Из избушки гурьбой выскочили доярки. Эркелей, стройная, красивая, с черными блестящими глазами, бросилась со всех ног к девушке и расцеловала ее.
— Клава, дорогая! Рассказывай, ну, скорей же рассказывай! Там, говорят, дома больше наших гор? Ты в таком доме теперь жить станешь? Вот бы мне побывать в городе.
— Смешная ты, Эркелей. — Клава упорно не поднимала глаз.
— Эркелей! Ну что ты привязалась? — укорила старшая доярка Чинчей. — Побольше бы старалась. Глядишь, и сама бы съездила. Она вон в Москве была.
— Заходи в избу, мокрая вся, простудишься, — угрюмо предложила дочери Марфа Сидоровна.
— А нам пора на дойку, — напомнила Чинчей. — Собирайтесь!
— Такая роса… Я даже не думала… — сказала Клава.
— Надень мое платье, только что сшила, — радостно предложила Эркелей. — Скажешь, хорошо ли.
Эркелей схватила Клаву под руку и повела в избу.
— Ты какая-то сонная. Не выспалась, что ли?
А Клава в это время думала о матери: «Молчит… Лучше бы она отругала».
…После дойки все пили за низким столиком чай. Клава сидела на коротком чурбачке и пила чашку за чашкой. Щеки ее разрумянились, а черные глаза повлажнели. Слушая безумолчную болтовню Эркелей, она порой улыбалась, но, взглянув на мать, сразу мрачнела.
— Язык у тебя, Эркелей, как озорной жеребенок. Места себе не находит, — сказала Чинчей. — Помолчи немного, дай всласть чаю попить.
— Если бы у тебя руки так работали, как язык, — заметила Марфа Сидоровна. — А то руки-то частенько ленятся. Сегодня снова меньше всех надоила.
Эркелей обиженно надула красивые губы, а потом вдруг тряхнула головой и беспечно улыбнулась:
— Я же говорила, что у меня телята слабые. Пусть окрепнут на молоке.
ebooksa