Доярки добродушно заулыбались. К этой красивой девушке здесь относились, как к шаловливому ребенку, многое прощали.
В люльке завозился пятимесячный сынишка Чинчей.
— Эх, не вовремя ты, дорогой, проснулся. — Чинчей вытерла концом фартука раскрасневшееся потное лицо. — Хотела еще выпить.
— Пей, — сказала Марфа Сидоровна, тяжело поднимаясь. — Я забавлю.
Она развернула черноголового скуластого мальчонку, дала ему самодельную погремушку, называемую у алтайцев шах-трах. Чинчей говорила, что этой игрушкой забавлялся еще ее дедушка. Отец дедушки, нанизывая на узкие ремни кости кабарги и тайменя, хотел, чтобы его сын стал охотником и рыбаком. И желание его сбылось. Игрушка перешла к новому поколению, и опять из детей выросли охотники и рыбаки. Да и кем еще могли стать тогда бедные алтайцы? Разве батраками бая? А вот теперь сколько из алтайцев вышло всяких ученых людей! Только ее дочь останется на полдороге… Глаза Марфы Сидоровны затуманились, и она склонилась над ребенком.
Спать легли поздно. Мать с дочерью устроились в телеге на душистом разнотравном сене. Было темно и тихо. Лишь в загоне сытно кряхтели телята да откуда-то из низины доносилось чуть слышное бряканье ботал. Марфа Сидоровна лежала на спине и смотрела в густую синеватую россыпь звезд. Клава нащупала под козьей дохой большую, шершавую ладонь матери и прижала ее к своей щеке. Так она всегда делала в детстве, когда хотела приласкаться и утешить мать.
— Мама, ты молчишь. Я старалась…
— Знаю, дочка, ты старательная, — мать тяжело вздохнула. — Надеялась на тебя… А теперь вроде и жить незачем. Замуж и без меня сумеешь выйти.
— Мама! — Клава подняла голову.
— Ладно, давай спать. Утро вечера мудренее.
Но уснуть Марфа Сидоровна не могла. Смежив веки, она впадала в забытье и вдруг вздрагивала, как от внезапного толчка. Из бездонной глубины неба равнодушно подмигивали звезды, временами надрывным детским голосом вскрикивала сова, брякали боталы. И опять наступала глухая сонная тишина. Казалось, вся жизнь застыла и ночи не будет конца. Марфа Сидоровна ворочалась с боку на бок, а сон все не шел. Вместо него наваливалось прошлое. В памяти женщины вставала вся ее многотрудная жизнь с большими надеждами и маленькими островками радости…
Она работает у кулака. Мечется с темна до темна: стряпает, моет, доит коров. При окриках хозяйки испуганно вздрагивает. Особенно не по себе ей от похотливого взгляда хозяйского сынка. Этот раскормленный верзила часто загораживает дорогу.
— Чего боишься, дура? Другая бы радовалась…
Она понимала, что все это кончится нехорошо, что надо уходить. Но куда пойдешь? Отец у нее повешен атаманом Сатуниным, мать умерла, сестры так же, как она, батрачат. Кто ей рад, куда приклонишь голову?
Однажды, когда она доила Пургу, молодой хозяин, появившись в дверях коровника, сказал с довольной ухмылкой:
— Теперь ты никуда не денешься.
Опрокинув ведро с молоком, она вскочила, прижалась к яслям. Хотела закричать, так чтобы слышало все село, но голос перехватило. Все-таки она крикнула.
— Не дури… Денег дам…
— Э, зачем трогаешь девушка? — Алтаец-батрак решительно выставил на хозяина вилы. Она бросилась к нему, как к родному, уцепилась за рукав.
— Вася!
ebooksa