Загадочные исчезновения

Он появился внезапно, выступив из тьмы в круг света, отбрасываемый пламенем нашего костра, и сел на камень.

– Вы не первые в этих местах, – бесстрастно произнес он.

Никто не возражал: сам факт появления этого человека подтверждал его правоту – он был не из нашего отряда и, должно быть, находился где-то поблизости, когда мы разбивали свой лагерь. Несомненно и то, что его компаньоны где-то рядом: в этих местах в одиночку не путешествуют – одному здесь не выжить. За ту неделю, что мы провели в этих местах, единственными живыми существами, кроме нас и наших лошадей, были только гремучие змеи да рогатые лягушки. В пустынях Аризоны, довольствуясь обществом одних лишь этих тварей, долго не протянешь: нужно иметь припасы, оружие, упряжь, всевозможный багаж – «амуницию», одним словом. А это предполагает компаньонов. И постольку, даже глядя на нас самих, нетрудно было догадаться, что за народ могли быть его товарищи. Многим из отряда слова незнакомца показались бесцеремонными, а тон – вызывающим, потому кое-кто из наших «джентльменов удачи» вскочил на ноги и потянулся за оружием. Данная предосторожность, если учесть время и место, вовсе не была излишней. Впрочем, чужак не обратил внимания на угрожающие жесты моих товарищей и вновь заговорил с той же бесцветной монотонной интонацией в голосе:

– Тридцать лет назад Рамон Галлегос, Уильям Шоу, Джордж У. Кент и Бэрри Дэвис, все из Тусона, перевалили горы Санта-Каталины и двинулись прямо на запад – прямо, насколько позволял ландшафт местности. По пути мыли золото, но думали, если нам не повезет в этом деле, добраться до реки Хила в районе Биг-Бенда, где, как мы знали, находился поселок. У нас было хорошее снаряжение, но не было проводника – только Рамон Галлегос, Уильям Шоу, Джордж У. Кент и Бэрри Дэвис…

Незнакомец повторил имена медленно и отчетливо, словно хотел навсегда запечатлеть их в памяти слушателей. Каждый из нас внимательно разглядывал неизвестного, однако напряжение относительно его приятелей, таящихся где-то за черной стеной обступившей нас тьмы, постепенно ослабло: в поведении самозваного историка ничто не указывало на враждебность. Он совершенно не походил на врага, а скорее на безобидного лунатика. Не новички в этих краях, мы знали, что уединенная жизнь обитателей здешних равнин способствовала некоторым изменениям в их психике, доводя некоторых даже до умопомешательства. Человек подобен дереву: в лесу, в окружении себе подобных, оно тянется ввысь и вырастает, сообразно собственным индивидуальным и родовым свойствам, красивым, стройным и… похожим на своих собратьев; в одиночестве же оно открыто всем стихиям, которые ломают и корежат его. Эти мысли владели моим сознанием, когда я разглядывал незнакомца из-под полей надвинутой на лоб шляпы. «Этот парень ненормальный, – думал я, – это точно. Но что он делает здесь, в самом сердце пустыни?»

Приступая к рассказу о событиях, которым был свидетелем, я надеялся, что смогу описать внешность неизвестного. Но, к несчастью и собственному изумлению, не смог этого сделать. Удивительно и другое: не нашлось даже двух одинаковых свидетельств того, как он выглядел и во что был одет, а когда я попытался сформулировать собственные впечатления, они словно ускользали от меня. В принципе, любой человек в состоянии более или менее связно рассказать о событиях – способность к словесному изложению дана нам от рождения, – но писательский талант – это дар небес, а я, вероятно, его лишен…

Никто не нарушил молчания, и незнакомец продолжал свой рассказ:

– В те времена эти места мало походили на нынешние. Ни единого ранчо вы не нашли бы между Хилой и Заливом. Но здесь водилась дичь, а у немногочисленных источников воды росло достаточно травы, чтобы животные не голодали. Если бы удача была на нашей стороне и мы смогли бы избежать встречи с индейцами, то, скорее всего, проскочили. Но за какую-то неделю цели экспедиции круто изменились – теперь нас уже не волновала нажива, мы спасали свою жизнь. Мы зашли слишком далеко, чтобы возвращаться назад, и то, что ожидало нас впереди, едва ли могло сравниться с уже перенесенными испытаниями. Мы продвигались вперед, перемещаясь главным образом ночью, чтобы не столкнуться с индейцами и избежать страшной дневной жары, скрываясь с той тщательностью, на которую только были способны. Временами, опустошив совершенно все запасы вяленого мяса и фляги с водой, мы целыми днями мучились без еды и питья, до тех пор, пока какой-нибудь колодец или лужа на дне высохшего речного русла не восстанавливали наши силы и волю настолько, чтобы мы могли подстрелить дикое животное, пришедшее на водопой. Иногда это был медведь, иногда антилопа, койот, пума – что Бог пошлет. В пищу годилось все что угодно.

Однажды утром, когда мы двигались вдоль скалистой гряды и пытались отыскать проход, нас атаковала банда апачей. Они загнали нас в узкое ущелье – это совсем недалеко отсюда. Индейцы знали, что превосходят нас числом по крайней мере раз в десять, потому отбросили свои обычные трусливые уловки и ринулись галопом, вопя и стреляя на полном скаку. Отстреливаться было бессмысленно: мы гнали измученных лошадей вверх по ущелью до тех пор, пока тропа не стала совсем узкой, потом спешились и, оставив врагу все снаряжение, бросились в заросли саспарели, что росли в одном из склонов ущелья. Себе мы оставили только оружие, каждый из нас сжимал в руках винтовку – Рамон Галлегос, Уильям Шоу, Джордж У. Кент и Бэрри Дэвис.

– Ба, знакомые все лица, – раздался голос нашего записного остряка. Он был родом с Востока и не знаком с элементарными правилами приличия.

Недовольный жест нашего командира утихомирил его, а незнакомец продолжал свое повествование:

– Дикари спешились и разделились. Часть из них двинулась вверх по ущелью, отрезая нам путь отступления, другая осталась на месте, заставляя нас лезть выше по склону. К несчастью, заросли покрывали лишь незначительную часть склона, и стоило нам появиться на открытом участке, как огонь десятка наведенных на нас ружей буквально заставлял вжиматься в землю.

К счастью, вероятно, в спешке, апачи стреляли неважно, и никого из нас не зацепило. Двадцатью ярдами выше по склону начинались отвесные скалы.

У подножья одной из них, прямо за нашей спиной, мы обнаружили узкое отверстие. Мы забрались туда и оказались в пещере размером с небольшую комнату. Здесь мы могли чувствовать себя в безопасности: даже одиночка, вооруженный магазинной винтовкой с хорошим запасом патронов, мог выдержать осаду апачей всего мира. Но против голода и жажды мы были беззащитны. У нас еще хватало мужества, но надежда уже покинула нас.

Ни одного индейца мы потом уже не видели, но по дыму и отблескам костров в ущелье знали, что и днем и ночью, со взведенными курками, они караулят нас в зарослях, – знали, что если кто-нибудь из нас попытается прорваться, едва ли ему удастся сделать даже три шага на открытом пространстве. Мы держались три дня, сменяя друг друга по очереди у входа в пещеру, пока наши страдания не стали невыносимыми.

Тогда – утром четвертого дня – Рамон Галлегос сказал:

– Сеньоры, я не знаю очень хорошо доброту Господа и не знаю, что приятно ему, а что нет. Я жить без религии и не знакомить с ней от вас. Извиняюсь, сеньоры, если я оскорбить вас, но для меня пора кончать игру с апачами.

Он встал на колени на каменный пол пещеры и приставил револьвер к собственному виску.

– Матерь Божья, – сказал он, – прими душу Рамона Галлегоса…

И нажал на курок.