Я решил прочитать их, надеясь там найти ответ.
Мне пришло в голову, что, возможно, посылка предназначалась кому-то другому и имелись причины, по которым он посылал ему свои шахматы, Библию и книгу. Может, сестре? Но я знал, что обманываю себя и ответа по эту сторону реальности не найти.
А потом я положил руки на стол и сказал себе: «Нет».
Я не был в Междумирье три месяца с лишним. Своего рода реабилитация. Мне хотелось забыть о тени смерти, которая непрерывно меня преследовала. Перестать разговаривать с духами. Выздороветь. Связать свою судьбу с какой-нибудь женщиной. Может, даже жениться – кто знает? Жить как все.
К тому же я никогда не был уверен в том, какие из моих приключений в том, ином мире действительно имели место, а какие являлись лишь плодом воображения. Не знаю, что случилось раньше – то ли я когда-то сошел с ума из-за того, что край Полусна протягивал ко мне щупальца, то ли видел его из-за того, что свихнулся.
Достаточно было спуститься в подвал, открыть огнеупорную, притворяющуюся стеной дверь и увидеть полки с пачками банкнот, банки с золотыми монетами и заполненные золотыми кольцами коробки из-под чая. Вот только они повергали меня в ужас – пугал образ безумца, который бродит ночами по городу в лунатическом трансе и убивает прохожих, а потом собирает добычу в подвале и убеждает себя, что получил ее от умерших.
Существовала и такая гипотеза.
Поэтому я не доставал сибирскую настойку, которую научил меня делать Сергей Черный Волк, не впадал в транс и не покидал собственное тело, чтобы отправиться под безумное небо Междумирья.
Три месяца, восемь дней, четырнадцать часов.
Нет.
Реабилитация. Я платил свою цену. Меня опять начали мучить кошмары, как в детстве. Я видел, как кого-то убивают, видел казни и самоубийства. Каждую ночь. В последнее время стоило закрыть глаза, как передо мной возникал квадрат небольшого дворика с желтой, увенчанной спиралями колючей проволоки стеной, двери какого-то гаража и молодой, трясущийся от ужаса парень в серо-оливковом мундире, ведомый несколькими людьми в похожей форме, но в напоминающих котелки шлемах с закрепленной широкими полосами черной клейкой ленты маскировочной сеткой. Они нагружены автоматами и жилетами, увешанными снаряжением.
Я вижу его гладкое юношеское лицо, теперь серовато-бледное, и вытаращенные черные глаза под кудрявыми волосами. Я вижу, что он не верит в то, что видит.
Я вижу, как у него подкашиваются ноги; как солдаты хватают его под мышки, не давая упасть; как носки его десантных ботинок беспомощно пропахивают рыжий песок двора. Один из сопровождающих отстегивает от жилета пластиковую петлю одноразовых наручников и протаскивает шнурок через такие же наручники, которыми скованы запястья парня, пытается закрепить его на скобе гаражной двери, но у него так сильно трясутся руки, что ничего не выходит.
Я вижу, как парню надевают на голову пакет из супермаркета, покрытый странными квадратными буквами, и как этот пакет то и дело присасывается к раскрытому в ужасе рту. Я слышу крик – гортанные неразборчивые слова на языке, которого не знаю, но мне известно, что они значат: «Брат, за что?» Крик, приглушенный одноразовым желто-синим пакетом из супермаркета; крик, тонущий в грохоте залпа.
Я вижу тело, которое за долю секунды превращается в вещь, безвольную тряпку. Сперва мгновенный удар, а потом внезапный паралич. Тряпичная кукла с пакетом на голове, висящая на пристегнутых к гаражу, вывернутых назад запястьях. И снова одиночный выстрел, и хлопанье крыльев стаи голубей, в панике взлетающих в раскаленное добела небо.
Я просыпаюсь весь в поту, в голове крутятся слова «Сайерет маткаль»[3] и «Карина аль-Ваади». Когда я пробуждаюсь от сна, становится тоскливо – главным образом потому, что я знаю: те, кто стрелял, были правы.
Но уже несколько дней мне не снится квадратный дворик и стая голубей. Я не пробуждаюсь в тоске и не скучаю о Карине Аль-Ваади.
Я вижу покрытое тучами небо и черный, усеянный шипами крест и слышу: «Берегись терний».
Это еще хуже.
Увы, кое-что начинает происходить наяву. Краем глаза я порой вижу темные размытые силуэты, которые исчезают, если взглянуть прямо. Иногда замечаю движение или чувствую полосу ледяного холода, пересекающую мой путь. Я снова узнаю тень смерти на лицах некоторых прохожих. Такое впечатление, будто их присыпали мукой и поместили под резкий свет желтого прожектора, обостряющий черты и погружающий то, что не освещает, в смолистую тень. Или будто сквозь их кожу просвечивает череп. Я вижу это и знаю, что жить этим людям осталось недолго.
ebooksa