Я окаменел с прилипшим к краю папиросной бумаги языком. Положив самокрутку на столик, выключил телевизор. Белый шум отличается тем, что он хаотичен, а мозг не справляется с хаосом, и в конце концов человек начинает слышать в нем якобы осмысленные слова.
Почему-то сегодня мне больше не хотелось ничего смотреть.
Ежи – настоящий маньяк. Якобы у него есть мифическая семейная жизнь, но я не уверен, удачная ли. Почти всегда его можно поймать либо на факультете, либо, если тот закрыт, в библиотеке. Если он каким-то чудом сидит дома, создается впечатление, будто он только и мечтает о том, чтобы все бросить и утонуть в старых бумагах. Так было и на этот раз. Я морочил ему голову дома, добавляя никому не нужной работы, а он радовался, словно я купил ему дельтаплан. Назвать такого книжным червем – слишком мало. Это был книжный тираннозавр.
– Погоди, запишу. Как его звали?
– Феофан или Феоций из Либелы. Между сто девяностым и двести пятидесятым годами. Якобы он оставил некий трактат, возможно в виде писем. Мистик, сидел в пустыне в гробнице. Похоже, копт или грек, но сидел в Абиссинии.
– Ты взялся за историческую культурологию? Я думал, это не твоя область.
– Нет, – уклончиво ответил я. – Мне нужно проверить одну ссылку. Извини за беспокойство, посмотри, когда будет время, ничего срочного. Если хоть что-нибудь о нем найдешь – хорошо.
– Успокойся, это весьма любопытно. Сейчас загляну в «Форестер».
Ну да. Весьма любопытно. Благодарю тебя, Боже, за маньяков. Для Ежи «весьма любопытным» могло быть действие протектора на шинах.
Побрившись, я надел свежевыглаженные брюки, черную рубашку и модный пиджак.
А потом вызвал по телефону такси.
Выходя из дома, я не стал гасить свет.
Идея заключалась в том, чтобы поехать в какой-нибудь клуб и поискать себе девушку. В конце концов, я должен становиться нормальным человеком?
В итоге идея оказалась неудачной.
Во-первых, была середина недели, и большинство девушек занимались чем-то другим. Во-вторых, визит в клуб для кого-то в моем возрасте – лучший способ заработать депрессию. Я не стар, но с первого взгляда ясно, что мне там не место. Вокруг – дети, еще хуже моих студенток. Музыка – тоже для детей. И даже алкоголь казался инфантильным. Терпеть не могу выражения «молодежный клуб» – оно ассоциируется у меня с коммунистической организацией, чуть ли не сияя от пропагандистского лицемерия, и никак не сочетается со случайным сексом в туалете или кокаином.
Заведение было настолько паршивым, что прямо-таки хотелось назвать его «модным», но это словечко было уже не в моде. Теперь клуб именовался «джаззи», что звучало еще глупее и неадекватнее. Отчасти он был стерилен, как приемная дантиста, а отчасти оформлен в духе заброшенности и отсутствия какой-либо атмосферы. Я сидел у бара, с трудом терпя кошмарную хаотичную музыку и чувствуя себя ветхозаветным патриархом, несносным растрепанным дедом, Феофаном, который слез со своего катафалка, кутаясь в истлевший саван, и вдруг пошел развлечься, воняя плесенью и затхлостью, окруженный роем мух.
Несколько извивавшихся на пустоватом танцполе девиц вогнали меня в ужасное настроение – то ли тоску, то ли жалость, то ли похоть.
Следовало пойти в какой-нибудь паб для мотоциклистов – пожалуй, это самое подходящее для меня место. Дело в том, что, пока человек заработает себе на «харлей», «родстер» или «Хонду-Голд Винг», он, как правило, успевает выйти из щенячьего возраста, так что там сидело полно таких, как я. Личностей, которых англосаксы называют «muttons» – баранина. Вроде среднего возраста, но решительно отказывающихся вступать в ряды солидных пожилых граждан. Когда мужчина после сорока не превращается в собственного отца, он вызывает раздражение и презрение. Среди типов с татуировками на руках, тронутыми сединой бородами и конскими хвостами на голове, прячущих жировую прослойку под тяжелыми кожаными косухами, я чувствовал бы себя гораздо лучше. Среди исповедующих веру во вторую молодость и ветер в развевающихся волосах. Вот только свободных девушек там было словно кот наплакал, а те немногочисленные, что имелись, становились добычей того, кто только что выбрался из-под руин супружеской катастрофы и исцелялся с помощью стального коня своей мечты с сидящим позади светловолосым ангелочком, обнимающим его на поворотах за пояс. Их воспринимали так, как доберман воспринимает свежую кость, поэтому искать там мне сегодня было нечего.
Я заказал себе водки, но у них была только травяная настойка с перцем, на вкус напоминавшая маринад для заготовки дичи. Что ж, ничего не поделаешь. На стойке стояли пепельницы, так что имелся шанс, что ни с кем не случится припадок при виде самокрутки. В случае чего сделаю вид, будто это марихуана.
Музыка и ритм походили на звуки сломавшейся соломорезки. Слова песни состояли из монотонно повторявшегося уже пятнадцать минут двустишия.
ebooksa