Две недели в сентябре

Он никогда не считал, что детей можно вводить в заблуждение, притворяясь, будто все знаешь, и, чтобы избежать дальнейших расспросов, снял с полки рюкзак и достал свой складной алюминиевый стакан.

Они больше не разговаривали приглушенными голосами, как это приходится делать в переполненном купе; теперь они разговаривали так, словно были в столовой у себя дома. Когда в Хоршеме их соседи вышли, по вагону пронесся порывистый и прохладный ветерок и прогнал застоявшийся воздух. Мистеру Стивенсу нравилось чувствовать, как он обдувает его лицо и треплет волосы. Дома такой ветер сочли бы сквозняком и поспешно закрыли бы окно – но здесь это было совсем другое дело.

Пейзаж за окном становился красивей прежнего. Шла уборка урожая, и работники махали им с ленивых спелых полей. Поезд миновал сад, буйно заросший ромашковыми астрами, и поле клевера с отдельными брызгами последних красных маков. Время от времени сквозь просветы между деревьями мелькали фронтоны и башенки особняков, раскидистые кедры и арки, увитые бархатными вечнозелеными растениями. Иногда они видели, как косят сухую осеннюю траву. Бледные золотые пятна, поблескивавшие в залитом солнечным светом буковом лесу, не вызывали у Стивенсов тайной грусти, потому что первые робкие шаги осени всегда возвещали об отпуске.

Когда они проезжали болотистые равнины Пулборо, миссис Стивенс скатала бумагу от сандвичей в маленький шарик и выбросила его из окна. Именно отсюда им всегда удавалось разглядеть первые намеки на море. Маленькая речка Арун, петляя по лугам, текла к далекому побережью; она была, по-видимому, приливной, потому что на ее илистых берегах виднелись клочки пены. Поезд несколько раз приближался к излучинам реки, и всякий раз она становилась все шире, ее берега – все круче, а однажды Стивенсы даже увидели чайку, сидящую на белом столбе у воды.

Теперь все были наготове. Чем ближе они подъезжали к Богнору, тем большее волнение вызывали знакомые приметы на пути, и вдруг, почти одновременно, Дик и Эрни закричали:

– Замок! Мистер Стивенс наклонился вперед, пристально вгляделся в окно и сказал:

– Да, это он! Замок Арундел, как огромная серая скала, возвышался над колышущимся морем травы. Поезд слегка изогнулся, и замок постепенно начал увеличиваться в размерах. Потом, когда они подъехали ближе, к нему стали жаться домики старого города с красными крышами, а за ним вырос ряд туманных деревьев. Они потеряли замок из виду только тогда, когда поезд нырнул под мост и въехал на вокзал.

Остановка в Арунделе была еще одной вехой на их пути. С этого момента все тревоги отступали и сменялись спокойствием. Здесь не было слышно ни топота, ни взволнованных окриков – только безмятежная тишина провинциальной станции, расположенной за окраиной города, и мягкий гул голосов с заметным сассекским акцентом. Все здесь происходило неспешно, и даже проводник чувствовал эту перемену. На других станциях он неподвижно стоял на платформе, с напряженным беспокойством глядя на вагоны, но теперь стал совсем другим человеком. Он неторопливо подошел к носильщику, стоявшему рядом с клеткой с курами, и, обменявшись с ним парой слов, шутливо просунул древко своего флажка сквозь прутья клетки. Куры нервно захлопали крыльями, проводник рассмеялся, и когда Эрни, наблюдавший из окна вагона, засмеялся тоже, тот посмотрел на него и улыбнулся. Совершенно нельзя представить, чтобы проводник улыбнулся вам на Клэпем-джанкшен!

Поезд немного задержался на прохладной станции. Было так тихо, что до Стивенсов доносились разговоры людей в соседних купе и мычание скота из грузовых вагонов, стоявших на запасном пути. Наконец проводник почти с неохотой вытащил часы, сверился с ними и резко взмахнул флажком, как бы говоря: “А теперь за работу!”

За окном простирались сплошные равнины; неискушенный наблюдатель счел бы этот пейзаж не столь красивым, как тот, который остался позади, однако для Стивенсов с каждым ярдом пути было связано множество воспоминаний. Поезд миновал белый дом, к которому вела извилистая тропинка; в прошлом году строители только-только заканчивали делать крышу, а теперь на окнах уже висели занавески, на крыльце сидела собака и в саду росли молодые деревья. Они с грустью увидели место, где в прошлом году был густой лес, а теперь осталась голая поляна, на которой среди папоротника желтели пни, а рядом с недавно проложенной грязной дорогой возвышалась куча бревен.

– Наверное, когда-нибудь все от Клэпем-джанкшен до Богнора будет застроено домами, – сказал Дик.

– Не может быть! – сказал мистер Стивенс. – Что-нибудь да придумают и такого не допустят.

Эрни спросил, что же можно придумать, и мистер Стивенс, подмигнув остальным, сказал, что маленьким мальчикам вроде Эрни больше не дадут появляться на свет и теснить взрослых, и миссис Стивенс, присоединившись к всеобщему хохоту, вдруг поняла, что смеется легко и радостно впервые за этот утомительный день.

Было около часа, когда они подъехали к Форд-джанкшен. Здесь должны были отцепить часть вагонов и направить их в Портсмут, и, когда поезд остановился, моряк беспокойно выглянул в окно. Потом он подался вперед и впервые обратился к Стивенсам:

– В Портсмут? Те охотно и почти торжествующе ответили хором:

– Нет! В Богнор! Моряк быстро подхватил свою маленькую черную сумку и бросился к двери. На платформе он с улыбкой обернулся:

– Cпасибо! Хорошо хоть я спросил. Стивенсы помолчали с минуту после того, как он ушел; все они немного выросли в собственных глазах, но в то же время чувствовали неловкость, которая возникает, когда окажешь кому-нибудь услугу. Молчание нарушил мистер Стивенс.

– Хорошо хоть, что он спросил.

– Представляете, а вдруг он узнал бы уже после приезда! – в ужасе воскликнула миссис Стивенс.

Эрни поинтересовался, что было бы, если бы моряк не спросил их и уехал в Богнор.