Он уходя спросил

22
18
20
22
24
26
28
30

– Право не знаю, – пожала плечами Хвощова. – Я нечасто здесь бываю.

На лестнице, перед тем как выйти на улицу, к нам присоединился Кнопф.

Пристроился сзади, зашептал:

– Протелефонировал в нашу картотеку, насчет свидетелей. Про англичанку и доктора доложу по дороге, там есть кое-что интересное. Про шофера сейчас, потому что вы, вероятно, допросите его прямо теперь же. Федор Иванович Силантьев двадцати девяти лет из Торжка, холостой, служил в лейб-гвардии саперном батальоне, почему и попал к нам на учет – весь личный состав Гвардейского корпуса проверяется, по близости к высочайшим особам.

– И что у вас про него?

– Ничего. Только что уволен в отставку ефрейтором.

Много проку от вашего учета, подумал я. Только важности себе придаете, казенные деньги переводите.

С Федором Силантьевым я поговорил прямо перед хвощовским лимузином. Высокий рыжебровый детина в кожаном реглане, кожаном шлеме и желтых перчатках с раструбами выглядел афишей с футурологического плаката про 1950 год (я видел такой в Монако), когда люди будут передвигаться только на ездящих, летающих и ныряющих аппаратах.

Ничего полезного человек будущего мне не сообщил.

Четвертого апреля, как обычно по пятницам, он отвез няню с девочкой в клинику и остался ждать за воротами, в машине. Ничего не видел, ничего не слышал. Через полтора часа его позвали. Только тогда и узнал о случившемся.

– В больнице был переполох? – спросил я, тревожась об огласке. Чем больше людей знает о похищении, тем хуже. Ведь в конце концов может дойти и до газетчиков, тогда шансы вернуть ребенка живым резко сократятся.

– Никакого. Санитар, который за мной пришел, вовсе ничего не знал. «Пожалуйте к господину доктору, просят» – и всё. Это уж доктор мне сказал, что англичанку нашли без чувств, а барышня пропала. Шлите, говорит, срочную телеграмму барыне. Пусть решает, сообщать в полицию или как.

– Менгден человек умный и хладнокровный. Никогда не теряет самообладания, – вмешалась Хвощова. – Он сразу понял, что тут важна конфиденциальность.

Даже чересчур хладнокровный, подумал я. Случилось ужасное, как тут не потерять самообладание? Нормальный человек стал бы кричать, метаться, повсюду искать, а этот лишь послал за шофером. Интересно.

– А что англичанка? Вы ее видели? – спросил я шофера.

– Никак нет. Доктор сказал, ее откачивать будут. Вы, говорит, поскорее телеграмму отправьте. Я помчал домой. Отвез Эдуарда Иваныча на телеграф.

– Это мой дворецкий, – объяснила Хвощова. – Он мне потом и сообщал дальнейшие известия. Человек надежный, будет нем.

– Ну вот что, – решил я, поразмыслив. – В больницу поедем на двух машинах. Вы, Алевтина Романовна, на своей, мы за вами. Если преступники установили слежку, им незачем видеть ваше сопровождение.

Расселись, поехали.

Я ощущал полузабытое волнение – как во времена, когда еще работал в сыске. Всякое серьезное расследование начинается с тумана, который нужно рассеять лучом дедукции. Я никогда не был силен чутьем и наитием, подсказывающими, в какую сторону светить, однако у меня на вооружении имелась разработанная методика. И всё же каждый раз, начиная дело, я мысленно произносил короткую молитву: «Господи, помоги мне, грешному». Я не набожен и очень редко бываю в церкви, но молитва настраивает меня на торжественный лад. Я не просто расследую преступление, я отправляюсь на битву с Хаосом.