Он уходя спросил

– А что это за болезнь – тромбофилия? И как действует ваш гемосольвентин?

– Попросту говоря, тромбофилия – повышенная сворачиваемость крови, гиперкоагуляция. При открытых ранах это бывает даже полезно – препятствует излишней кровопотере. Однако могут образовываться сгустки, которые перекрывают сосуды. Это приводит к тяжелым, даже необратимым последствиям. Ну вот представьте себе Российскую империю. Ее кровеносная система – пути сообщений, по которым перемещаются товары, люди, продовольствие, уголь с нефтью. Вообразите, что движение – скажем, Сибирская магистраль – остановилось в результате диверсии, большой катастрофы или стачки. Вся часть страны, отсеченная от центра, окажется в гангренозном состоянии.

– Как же, помним девятьсот пятый год, – кивнул я.

– Ну а с кровеносной системой еще хуже. Если тромб перекрыл крупную артериальную или венозную магистраль, останавливается движение всего кровотока и следует гибель организма.

Немного было успокоившаяся Хвощова заклацала зубами о стакан.

– Разработанный мной препарат выполняет функцию профилактического антикоагулятора, – продолжил Менгден, как ни в чем не бывало. – Пока он не рассосался, тромба образоваться не должно. Сложность в том, что это очень редкая болезнь. Клиническая картина мало изучена. Невероятный дефицит материала.

– Какого материала? – не понял я.

– Пациентов. Больных детей. Кроме Даши я пользовал только двоих, мальчика и девочку. Оба умерли – он в прошлом году, она в позапрошлом. Потому что были из бедных семей, которые неспособны обеспечить должный присмотр за ребенком. – Тут флегматичный доктор недовольно насупился. – Обоих привезли уже с тромбом и слишком поздно, а гемосольвентина тогда я еще не разработал. Если теперь еще и Даша пропадет, я вообще останусь без материала. Как продолжать исследования – непонятно!

Эта перспектива, кажется, волновала его намного больше Дашиной судьбы.

– Я рассылаю запросы по всем клиникам, с подробным описанием интересующих меня симптомов, но вы же знаете российскую безалаберность! Никому ни до чего нет дела!

– Не то что у немцев? Или у австрийцев? – произнес Кнопф с особенной интонацией.

Но Менгден намека не понял или вообще пропустил реплику мимо ушей.

– Ах, вот если бы больше детей болело тромбофилией! – вздохнул он и посмотрел на часы. – Всё. Мне пора в лабораторию. У меня важный эксперимент с переливанием крови.

– Только одно. Госпожа Корби по-прежнему здесь? – спросил я.

– Да, хоть это и непорядок, поскольку у нас детская больница. Но у нее довольно сильное отравление и нервный срыв. Я не считал возможным отпускать ее – и по состоянию здоровья и из соображений секретности. Нашим сестрам она проболтаться не может, ибо не говорит по-русски…

– Как это? Столько лет прожила в России и не говорит? – поразился я.

Хвощова объяснила:

– Английские няни, не знающие по-русски, выше ценятся. У ребенка должен быть «язык родителей» и «язык няни». По счастью, англичанам вообще плохо даются иностранные языки. Мисс Диксон, которая меня воспитывала, тоже ни слова не знала по-нашему.

– …А попав к вам в дом, няня могла бы проговориться прислуге, – продолжил Менгден прерванную фразу. Было видно, что он привык любое дело доводить до конца. – Вряд ли это полезно. Я очень, очень заинтересован в том, чтобы Даша осталась жива.

И ты уже объяснил, по какой причине, подумал я.