– Что расследование? – спросил я. – Появились ли какие-то новые обстоятельства? Требование выкупа или хоть что-то?
– Ничего. И слава богу. Я все равно не могла бы отсюда отлучиться. Нужно было постоянно находиться с Бетти, разговаривать с нею, ухаживать.
Пожалуй, она бледнее обычного, подумал я. Должно быть, недосыпала.
Вдруг Мари подняла палец, к чему-то прислушиваясь.
– Везут.
Открылась дверь операционной, санитары выкатили тележку, на которой лежала Бетти. Ее лицо было белым, глаза закрыты.
– Жива! – сказал я, вскакивая. – Покойницу накрыли бы с головой!
Мари не тронулась с места.
– Что же вы? – обернулся я. – Идемте к ней!
– Зачем? Она без сознания. Нужно идти к профессору. Сейчас меня к нему вызовут, и мы всё узнаем.
Она была совершенно права, но даже не подойти к подруге, которая только что находилась на пороге смерти? Все-таки нежить какая-то, подумал я.
Больную увезли в палату. После этого мы ждали около десяти минут, я весь извелся. Наконец выглянул строгий молодой человек, ассистент берлинской знаменитости, и сказал по-немецки:
– Герр профессор просит вас зайти, сударыня.
Еще четверть часа я ходил по коридору, шепча молитву. Когда ничего не можешь сделать, это единственное, что остается.
Вышла Мари. Я впился в нее взглядом – и не прочел на лице, таком же, как всегда, ни радости, ни печали.
– Идемте в палату, – сказала Мари. – Операция прошла неудачно. Пуля извлечена, но теперь омертвение нервных тканей ускорится. Полный паралич необратим.
Я ахнул. Мне почему-то казалось, что всё закончится благополучно.
В палате мы встали у кровати, глядя на спящую Бетти.
– Хвощова оплатит уход за бедняжкой, я в этом уверен, – прошептал я. – Какая ужасная судьба…
– Выйдите, пожалуйста, – попросила меня Мари.