Петр. Нет, в Киев не пойдешь. Выпишем-ка мы тебе прогонные, да поезжай-ка ты за караулом в ссылку, в архангелогорскую провинцию, на Пусто-озеро. А вовсе по такому делу освобождать нельзя. Оттого в народе зловредье будет. (Селивестра уводят.) Если б, Толстой, мы лучше за людьми надзор имели да больше поучали, меньше пришлось бы кнут мочалить да топор тупить. Вот вчера вечером подали мне обстоятельную записку. Верный мой человек узнал об одном тайном сходбище, разведал о людях, составляющих общество. Я вечером перед сном прочитал донос и пометил крестиками, кого первоочередно брать. (Петр роется в кармане сюртука.) Куда ж бумага подевалась? (Начинает сердиться.) Помню, уложил донос в карман. Кто меня вчера раздевал? Кто дежурил? Поспелов, кто вчера дежурил?
Поспелов. Орлов, государь.
Петр. Именно, Орлов. Немедля позвать.
Поспелов. Здесь его нет, государь.
Петр (гневно). Разыскать гуляку. Не впервой, едва засну, как он с дневальства отправляется к приятелям и гуляет всю ночь. Уж ныне я его проучу, уж за бумагу сполна спрошу. Помню, велел сюртук с бумагой в кармане мне под подушку покласть, а проснулся — сюртук на стуле.
Шапский. Государь, Кикин от изумления в ум пришел.
Петр. Давай к допросу. (К Толстому.) Особ, которые к пытке приводятся, надобно по-разному рассмотреть. Твердых, бесстыдных и худых людей надобно пытать жесточее. Тех же, кто деликатного тела и честные суть люди, легче. И буде такой пытки довольно, то не надлежит судье его приводить к большому истязанию.
Вводят Кикина. Он неузнаваем. С почерневшим лицом, с всклокоченными, слипшимися от крови волосами.
Толстой (к Шапскому). Что говорил?
Шапский. На огне говорил то же, что и на духу.
Кикин (с трудом шевеля губами). Взят ли князь Михайло Долгорукий?
Толстой. Ты за себя будь в ответе.
Кикин. Нас истяжут, а Долгоруких царевич ради фамилии закрыл.
Алексей. Ты, Кикин, не вертись. А кто мне советовал, что клобук не гвоздем будет пробит и мочно его снять?
Кикин. Сего не говаривал.
Алексей. Врешь — говаривал. Меня против батюшки-государя подбивал… Говаривал… А? Врешь… Говаривал…
Кикин. Я говаривал, мне к тебе часто ездить невозможно. От двора батюшки в том на меня подозрение. Говаривал мне царевич, когда Бог изволит, что будет монархом, тогда меня чести удовольствует. Я же отвечал: служил и служу государю Петру Алексеевичу. Царевичу говаривал: отец ваш не хочет, чтоб вы были наследником одним именем, но самим делом.
Алексей. Врешь, Кикин… Петр Андреевич, пытать его надобно до трех раз, чтоб правду говорил… Горячими угольями пытать…
Толстой. Успокойтесь, царевич. Правду он скажет. Кикин, какой ради причины так давно зачато думать, чтоб уехать царевичу от отечества?
Кикин. Как могу памятовать о том, доношу истинно. Когда повелено ехать царевичу в немецкие земли, тогда мне он говаривал, что рад той посылке. Я спросил: для чего рад? Сказал, что будет жить там, как захочет.
ebooksa