Речной бог

Таков жалкий конец любой охоты, когда горячка и восторг остывают и приходится собирать раненую дичь и избавлять ее от мучений.

Неподалеку я увидел старого сернобыка, который сидел на парализованных задних ногах, опираясь на прямые передние. Стрела торчала посредине его спины, и я понял, что наконечник перебил хребет. Я взял второй лук с подставки в колеснице и спрыгнул на землю. Когда я подошел к покалеченной антилопе, она повернулась и посмотрела мне в глаза. Потом, собрав последние силы, самец пошел на меня, подтягивая за собой парализованные задние ноги. Его огромные черные рога мотались из стороны в сторону, но в глазах стояли слезы предсмертных мучений. Мне пришлось послать две стрелы ему в грудь, прежде чем он наконец застонал, повалился на землю и замер, дернув несколько раз ногами.

Когда я взбирался на колесницу, посмотрел на царевича. По щекам его текли слезы, а перемазанное кровью лицо скривилось от жалости к сернобыку. Он отвернулся от меня, чтобы скрыть слезы, но я гордился им. Тот не охотник, в ком нет жалости к дичи.

Я взял его за кудрявую головку и повернул к себе. Медленно и нежно обработал рану на лбу и повязал голову полоской полотна.

В ту ночь мы стали лагерем на равнине цветов, и их сладостный аромат наполнял темноту, перекрывая запах свежей крови.

Луны не было, но звезды усеяли все небо. Холмы купались в их серебряном свете. Мы поздно засиделись у костров, наслаждаясь жаренными на углях печенью и сердцем сернобыка. Сначала царевич сидел у костра между мной и Таном, но воины и командиры изо всех сил старались привлечь его внимание. Он покорил их сердца, они звали мальчика к себе, и по их приглашению царевич стал переходить от одной группы к другой. Охотники следили за своей речью и шутками, чтобы не оскорблять юных ушей, и Мемнон чувствовал себя свободно в их обществе.

Большой шум подняли вокруг повязки у него на голове.

– Теперь ты настоящий воин, – говорили они, – как и все мы, – и показывали ему свои шрамы.

– Ты правильно сделал, разрешив ему пойти с нами, – сказал я Тану, пока мы с ним гордо следили за малышом от своего костра. – Это лучший урок, который можно дать молодому воину.

– Люди уже полюбили его, – согласился Тан, – а военачальнику нужны только две вещи. Одна – удача, другая – преданность войск.

– Нужно будет разрешать Мемнону участвовать в каждой охотничьей экспедиции, если это будет не слишком опасно, – решил я, и Тан ухмыльнулся:

– Предоставляю тебе возможность убедить в этом его мать. Кое в чем она не слушает даже меня.

На другом конце лагеря Крат учил Мемнона новому прилизанному варианту маршевой песни. У царевича был нежный чистый голос. Воины стали хлопать в ладоши, отбивая ритм, и присоединились к песне. Они громко протестовали, когда я попытался отправить царевича спать под колесницу, даже Тан поддержал их:

– Позволь мальчику остаться с нами подольше.

Только далеко за полночь мне удалось наконец завернуть царевича в одеяло из овчины и уложить спать под колесницу.

– Тата, а я когда-нибудь буду стрелять так же метко, как вельможа Тан? – сонно спросил он.

– Ты станешь одним из величайших военачальников нашей страны. В один прекрасный день мой резец создаст каменные обелиски в честь твоих побед, и весь мир узнает о них.

Малыш задумался, а потом вздохнул:

– Когда ты сделаешь мне настоящий лук? Настоящий, а не игрушечный?

– Как только ты сможешь натянуть его.