Гостья

– Как хочешь, – ответил Клод. Он позвал официанта, и Элизабет надела перед зеркалом пальто. Лицо ее осунулось. В глубине зеркала она заметила их. Говорила Ксавьер; она размахивала руками, и Франсуаза с Пьером с упоением смотрели на нее. Какое все-таки легкомыслие; они могли тратить время на какую-то дурочку, а с Элизабет они были слепы и глухи. Если бы они согласились принять в свой круг ее с Клодом, если бы они приняли «Раздел»… Это их вина. Гнев сотрясал Элизабет, она задыхалась. Они были счастливы, они смеялись. Неужели они вечно будут так счастливы, с такой ошеломляющей безупречностью? Неужели им никогда не доведется спуститься на дно этого кромешного ада? Ждать, содрогаясь, напрасно взывать о помощи, умолять, в одиночестве без конца предаваться сожалениям, тоске и отвращению к себе. Такие в себе уверенные, такие горделивые, такие неуязвимые. Нельзя ли, терпеливо выжидая, отыскать способ причинить им зло?

Элизабет молча села в машину Клода. До самой двери они не обменялись ни словом.

– Не думаю, что нам осталось что сказать друг другу, – остановив машину, произнес Клод.

– Не можем же мы вот так расстаться, – ответила Элизабет. – Поднимись на минутку.

– Зачем?

– Поднимись. Мы не объяснились.

– Ты меня больше не любишь, ты думаешь обо мне обидные вещи, что же тут выяснять, – сказал Клод.

Это был попросту шантаж, но невозможно дать ему уйти; когда он вернется?

– Я дорожу тобой, Клод, – сказала Элизабет. От этих слов слезы выступили у нее на глазах; он последовал за ней. Она поднималась по лестнице, не сдерживаясь, плача потихоньку; она слегка пошатывалась, но он не взял ее за руку. Когда они вошли в мастерскую, Клод с мрачным видом принялся ходить взад вперед.

– Твое право больше не любить меня, – сказал он. – Но между нами было что-то другое, не только любовь, и ты должна была попытаться спасти это. – Он бросил взгляд на диван. – Ты здесь спала с этим типом?

Элизабет упала в кресло.

– Я не думала, что ты рассердишься на меня за это, Клод, – сказала она. – Я не хочу терять тебя из-за подобной истории.

– Я не ревную к скверному актеришке, – сказал Клод. – Я сержусь на тебя за то, что ты ничего не сказала мне; ты должна была сказать мне раньше. И к тому же этим вечером ты наговорила мне таких вещей, что теперь даже дружба между нами невозможна.

Ревность, пошлая ревность; она оскорбила его мужскую гордость, и он хочет ее помучить. Она сознавала это, но это ничему не мешало, его резкий голос причинял ей боль.

– Я не хочу терять тебя, – повторила она и, не таясь, разрыдалась.

До чего глупо соблюдать правила, вести честную игру: никто этого не оценит. Думаешь, что однажды откроются все тайные страдания, и вся деликатность, и внутренняя борьба, и что от восхищения и угрызений совести он придет в замешательство; но нет, это попросту напрасный труд.

– Ты знаешь, что я совсем без сил, – сказал Клод, – я переживаю моральный и интеллектуальный кризис, который изматывает меня, кроме тебя у меня нет другой поддержки, и ты выбрала именно этот момент.

– Ты несправедлив, Клод, – едва слышно произнесла она. Рыдания ее усилились; некая сила завладела ею так неистово, что достоинство, стыд стали лишь пустыми словами, и можно было говорить что попало. – Я слишком любила тебя, Клод, – продолжала она, – именно потому, что я слишком любила тебя, мне хотелось от тебя освободиться. – Она закрыла лицо руками. Это странное признание призывало к ней Клода, пускай он обнимет ее, пусть все будет забыто: она никогда больше не станет жаловаться.

Элизабет подняла голову: он стоял, прислонившись к стене, уголки его губ нервно подрагивали.

– Скажи мне что-нибудь, – попросила она. Он с мрачным видом смотрел на диван. Нетрудно было догадаться, что он там видел. Ей не следовало приводить его сюда, картины были чересчур осязаемы.