Гостья

– Но зато у ее настроений двойное дно, – сказал Пьер. – Тебе не кажется, что она пришла в ярость из-за умывальника потому, что уже была возбуждена? Ее переезд – это было бегство, и я уверен, что она бежала от меня, поскольку сердилась на себя за то, что привязалась ко мне.

– Словом, ты думаешь, что к ее поведению есть ключ, и ключ этот – внезапная страсть к тебе?

Губа Пьера слегка выдвинулась вперед.

– Я не говорю, что это страсть, – сказал он.

Слова Франсуазы раздосадовали его: по сути, это было одно из тех прямолинейных уточнений, за которые он упрекал Элизабет.

– Настоящая любовь… – сказала Франсуаза. – Я не думаю, что Ксавьер на такую способна. – Она задумалась. – Восторги, желания, досада, требования – допускаю, но того вида согласия, которое нужно, чтобы все эти опыты стали основой прочного чувства, этого, я полагаю, от нее никогда не добиться.

– Будущее нам покажет, – сказал Пьер; профиль его еще более заострился.

Сняв пиджак, он исчез за ширмой. Франсуаза начала раздеваться. Она говорила искренне; с Пьером она никогда не осторожничала – не было в нем ничего болезненного или скрытого, к чему следовало приближаться только на цыпочках, и она была не права. В этот вечер надо было хорошенько подумать, прежде чем говорить.

– Разумеется, никогда она не смотрела на тебя так, как этим вечером в «Поль Нор», – сказала Франсуаза.

– Ты тоже заметила? – спросил Пьер.

У Франсуазы перехватило горло; эта фраза была заранее обусловлена, фраза для чужого, и она достигла своей цели. За ширмой находился чужой, который чистил зубы. Ее осенила одна мысль. Если Ксавьер отказалась сегодня от ее помощи, то в основном не потому ли, что хотела поскорее остаться наедине с образом Пьера? Вполне возможно, что он угадал истину; это ведь был диалог между ними, который продолжался весь день; это ведь Пьеру Ксавьер с готовностью открывала свою душу, и объединял их своего рода сговор. Что ж! Так оно лучше; это освобождало ее от той истории, бремени которой она начала опасаться. Пьер уже принял Ксавьер в гораздо большей степени, чем когда-либо соглашалась это сделать Франсуаза; она оставляла ее ему. Отныне Ксавьер принадлежала Пьеру.

Глава VI

– Нигде не пьют такого хорошего кофе, как здесь, – сказала Франсуаза, поставив чашку на блюдце.

Мадам Микель улыбнулась:

– Еще бы, такой тебе не подают в твоих дешевых ресторанах.

Она листала модную газету, и Франсуаза присела на ручку ее кресла. Мадам Микель читала «Тан» у камина, где пылал огонь. За двадцать лет ничего не изменилось, это было гнетуще. Когда Франсуаза вновь попадала в эту квартиру, ей казалось, что все эти годы никуда ее не привели: время расстилалось вокруг нее сладковатой застойной лужей. Жить означало стареть, и ничего более.

– Даладье действительно замечательно говорил, – сказала мадам Микель. – Очень твердо, очень достойно; он не уступит ни пяди.

– Говорят, будто лично Бонне расположен к уступкам, – сказала Франсуаза, – уверяют даже, что он будто бы приступил к переговорам снизу относительно Джибути.

– Заметь, что в самих итальянских требованиях нет ничего чрезмерного, – сказала мадам Микель, – но их тон недопустим; ни в коем случае нельзя идти на уступки после такого ультиматума.

– Ты же не начнешь все-таки войну из-за вопроса престижа? – спросила Франсуаза.