— Это последствия болезни. Мать ее была больна и умерла этой болезнью. Зоя еще и в детстве страдала: но это, разумеется, скрывали. Теперь же невозможно и скрывать.
— Какая жалость! Как же это ты, мой ангел, бываешь часто с нею? Знаешь ли, что это опасно. Она может перепугать.
— Я не боюсь ее. Знаете, она очень привязана ко мне: так не хотелось огорчить ее, тем более что на днях ее перевезут в город, а там мы нечувствительно расстанемся.
— Ты всегда прелесть, чудо доброты!
Мери улыбнулась, как улыбается ангел, утешающий страждущего младенца, невластный согнать с чела своего следов святого сострадания…
Ужели, скажут мне, князь не старался видеть Зои, которой не мог не узнать? Ужели не понял ее страдания, ее любви и поверил сказке, сплетенной его невестой? На самом деле, по совести, не поверил. Он очень хорошо знал Зою, и потому ни любовь ее, ни ее несчастие не могли удивить его. Он был сначала поражен и долго после того расстроен, убит. Печаль сжала его сердце. Он спрашивал судьбу, за что она преследует его? За что не только сам он, но все, что мило ему, что привязано к нему, что на минуту порадовало его или остановило на нем приветный взор, должно непременно сделаться жертвою неумолимой судьбы. Что это за таинственный, неотклонимый рок, который тяготеет железною рукою над ним во всех привязанностях, во всех радостях его? И за что именно он, а не другой, избран жертвою этого рока? Князь был совершенно подавлен тяжестью этой мысли; несколько раз, прохаживаясь по комнате скорыми шагами, он останавливался у своего письменного стола и чертил карандашом на целых листах слово: «fatalité»[44]. Вечером, на третий день после появления Зои, он решился даже увидеть ее; ночью, простясь с невестою и бабушкою, он приказал кучеру выехать за ворота и остановиться у соседнего сада, а сам, закутавшись в плащ, углубился в темные аллеи сада…
Но Зои уже не было.
Князь еще раз произнес «fatalité» и на другой день приказал камердинеру осторожно, тайно узнать, куда переехали жильцы из маленького садового домика. Камердинер узнал, но не прежде как через три дня. Князь тотчас же решился идти и узнать все… завтра.
На другой день он опять сказал: «завтра»…
Может быть, вы захотите знать, что сделалось с Зоей, с ее блестящею подругой и князем? Спросите о том у этого старичка, который тихонько бредет по Исаакиевскому мосту, возвращаясь со Смоленского кладбища. На нем поношенный темно-зеленый сюртук, картуз бог знает какого года; очки с зелеными стеклами; прежде, бывало, давно уже это было, он хаживал по этому мосту, напевая какой-нибудь мотив Мюллера или Боэльдье; теперь… теперь он ничего не поет и, кажется, ничего и не видит из всего, что окружает его. Лицо его — покойно, но так покойно, как бывает лицо человека, у которого сердце сжато безотрадным, беспредельным горем, как бывает лицо старика, который потерял последнюю радость жизни своей…
Этот старик недавно приехал из провинции, но… уже не собирается в Германию.
В это время мимо старика проехала богатая карета с гербами и княжескими коронами. В ней были молодая, богато одетая дама и молодой мужчина.
— Мы заедем к Римплеру, оттуда к Сихлер{80}. Мне шляпка у нее лучше нравится, чем та, бархатная. Как ты думаешь? — говорила молодая дама.
Иван Петрович! Пришлите мне, ради бога, книг. Скука страшная! Эта скука ледяным гнетом тяготеет у меня на душе. Не знаю, что делать?.. Бывают же такие ужасные минуты, когда человеку все противно! На днях мне принесли горшок роз. Пышно начали они развертываться на солнце; все были свежи и прекрасны, как вдруг одна из них при самом расцвете, бог знает отчего, побледнела, завяла и спала со стебля. Силы жизненной, что ли, у нее недостало или от другой какой причины — не умею разгадать! Боюсь только, и со мной не сделалось бы того же.
Прощайте! Заходите к нам на досуге.
Что делать! я сам болен тою же болезнью; у меня у самого душа как деревянная… Не беспокойтесь, это скоро пройдет, особенно у вас… Вот оденутся деревья, зазеленеют луга… Теперь весна похожа на осень, а там ясные дни, теплый воздух произведут на вас благодатное влияние. Берегите прекрасное души вашей, не давайте ему вянуть от жизненного холода… Сегодня не могу быть у вас. Посылаю вам несколько книг.
Преданный вам ***
Благодарю за книги. Шекспир заставил трепетать меня. Счастлив тот, кому дано разгадать тайну человеческого сердца! Завидую гению, который силою волшебной власти самые страдания превращает во что-то прекрасное и благородное… Перед таким могуществом исчезаешь в своем ничтожестве! Глупые, мелкие огорчения терзают мое сердце, как будто оно создано для них! Бессильная возвыситься над омутом пошлости, я с ужасом вижу, как лучшие цветы сердца гибнут. Пусть бы еще посрывала их буря, — нет, черви подъедают! Грустно! — Прощайте, до свидания!
ebooksa