Мистер Морг

Мэтью решил, что стоит немного отдохнуть здесь. Недолго. Морг далеко не уйдет… по крайней мере, не сразу. А Мэтью нужно чуть-чуть отдохнуть. Хоть сколько-нибудь восстановить силы. Он разрешит себе отдохнуть здесь, пока не будет уверен, что может снова идти, не падая. Тогда он встанет и пойдет искать врача. Нет, лучше сначала найти констебля этой деревушки. Сказать ему, чтобы принес пистолет — или два, или три. И привел еще пятерых человек.

«Еще не конец, — подумал Мэтью. — Я еще не закончил».

Глаза его были закрыты, хотя он не помнил, чтобы закрывал их.

Он не задремал, он провалился в бездну.

Когда его глаза снова открылись, свет уже померк, стал пурпурным. Сначала он не понял, где находится и как здесь оказался. «Ночь наступает, — подумал он. — Зачем меня закопали и во что?» Вдруг все суматошно и стремительно вернулось, как в книжке с картинками, составленной сумасшедшим. Нужно сейчас же вставать, сказал он себе. Морг уже в деревне — непонятно, правда, в какую сторону к ней идти. Вставай, вставай!

Мэтью пошевелился, но боль, начавшая пульсировать, кажется, во всем теле — в руках, ногах, темени, скулах, груди, — не дала его намерению воплотиться в жизнь. Его кости как будто выдернули из суставов и вставили обратно под неправильными углами. Может быть, он даже застонал. Метнулось прочь какое-то напуганное маленькое животное. Медленно, стараясь не обращать внимания на боль от всех ушибов, которыми было сплошь покрыто его тело, он начал вылезать из кучи прятавших его листьев. Голова раскалывалась, малейшее действие требовало неимоверных усилий и сосредоточения. Это мне нужен врач, подумал он. Может быть, потом, когда Морг будет за решеткой.

Вставай, вставай! Сейчас же!

Он сделал усилие. Ноги его заскользили, и он скатился в колючий кустарник.

Пурпурный свет гас. Ночь окутывала Мэтью холодом, но земля была теплая.

Он сделает следующую попытку чуть позже. Не сейчас. Сил еще не хватает. Но это еще не конец, сказал он себе. Он еще не закончил. И он не сдастся, что бы там ни было. Он просто будет и дальше стараться.

А это уже кое-что, правда?

Часть пятая. Дорога в рай

Глава 26

— Олли? Там тебя какой-то человек спрашивает.

Оторвавшись от работы, он поднял глаза на Присциллу, сначала постучавшуюся, а уже потом открывшую дверь в его мастерскую в задней части дома: она никогда не вторгалась в его пространство, если только не какое-нибудь важное дело, и он был благодарен ей за то, что она уважает его уединение, позволяющее ему сосредоточиться, хорошо поработать и поспособствовать прогрессу.

Оливер отложил в сторону пинцет и, чтобы ясно видеть ее, поднял прикрепленные к очкам увеличительные линзы. Линзы, отшлифованные в соответствии с его строгими требованиями оптиком доктором Сетером ван Кампеном здесь, в Филадельфии, могли сделать из комара слона, а из крошечной шестеренки — гигантское зубчатое колесо. Нет, он, конечно, не работал ни с комарами, ни со слонами, зато зубчатые колеса любых размеров всегда можно было увидеть на его рабочем столе, и сейчас он тоже был усеян ими. Но то, что кому-нибудь другому показалось бы беспорядком, для Оливера было приятной пестротой сложных и интересных задач или частей головоломки, ожидающих, когда для каждой из них будет найдено свое место.

Любовь была в его жизни не пустым звуком. Во-первых, он любил жену. Он радовался тому, что она на пятом месяце беременности, любил ее пухлость, вьющиеся каштановые волосы, блеск ее глаз, любил, как она называет его «Олли» — при свете дня чопорно и благочинно, а ночью, по правде говоря, немного порочно и даже неприлично, таким образом словно приближая благословенное событие, — любил, что она не нарушает его уединения и он может работать здесь, в залитой солнцем комнате с высокими окнами. Еще он любил блеск солнечных лучей на пинцетах и штангенциркулях, ножницах по металлу, щипцах, изящных миниатюрных плоскогубцах, кусачках для проволоки, напильниках, молоточках и других инструментах. Он любил тяжесть латуни и то, какова она на ощупь, любил текстуру дерева, резкие запахи ворвани и медвежьего жира, прекрасную, божественную геометрию зубьев на шестеренках, уверенную надежность винтов и веселую упругость пружин. Наверное, Присцилла сочла бы это слишком уж большим чудачеством (и это было еще одной из причин, почему он ценил свое уединение), а то он признался бы, что у него есть имена для всех инструментов: молотков, плоскогубцев и тому подобного; и порой, соединяя две детали, он тихо говорил: «Отлично, Альфред! Давай, влезай в Софи, поверни-ка ее как следует!» Или еще как-нибудь их подбадривал. Что, если призадуматься, тоже звучало неприлично, но кто сказал, что изобретатель должен быть приличным?

И вообще скучным?

Еще он любил порох. Его густой, почти земляной запах. Связанные с ним перспективы, его мощь. И опасность, которую он несет в себе. Да, это тоже часть любви.

— Кто это? — осведомился Оливер.