Мистер Морг

Занесенный для удара кулак медленно разжался.

— Пусть говорит, — сказал преподобный Бертон, устремив мутный взгляд в пространство между Грейтхаусом и арестантом. — Рассказывайте, сэр, только, прошу вас, не упоминайте имя Господа нашего всуе.

— Спасибо. Можно мне еще чашечку сидра? Горло промочить.

Бертон кивнул, и Том налил арестанту.

Морг отхлебнул порядочный глоток, сначала пополоскал сидром рот и только потом проглотил. Отставив чашку на стол, он повернул ее пальцами с зазубренными ногтями, похожими на когти.

Вдали глухо загремел гром — снова заговорила приближающаяся буря.

— Жил когда-то мальчик, — начал Морг. — Трудолюбивый английский мальчишка. Его мать, пьяную, убили в кабацкой драке, когда ему не было еще и десяти лет, и ее кровь забрызгала ему ноги, но это не важно. Сей благонамеренный парнишка отправился с отцом на заработки, и судьба забросила их на рудники Суонси. Они стали углекопами. Работали кирками и лопатами. Под землей вкалывали. Отец и сын почернели и снаружи, и внутри, в глаза и зубы забилась черная пыль, целыми днями, час за часом, в их ушах звенела музыка копей, и все ради того, чтобы им в ладони упал желанный маленький пенни. Вернее, в ладонь отца: мальчику очень хотелось, чтобы его отец однажды разбогател и оседлал мир, получив титул графа или герцога. Чтобы он со временем стал кем-то важным, тем, кем можно гордиться. Понимаете?

Все молчали. Морг воздел палец к потолку:

— Ах, какой это был мальчишка! Настоящий трудяга. Врубался с отцом в породу, не вылезая из шахты с восхода солнца до захода. Или от захода до восхода? Что такое время, когда есть только свет фонарей и от зимы до зимы всегда сыро и затхло, как в могиле? А потом, джентльмены, случилось несчастье! — Он кивнул, переводя взгляд с одного лица на другое. — Несчастье, — повторил он шипящее слово. — Что-то тихо треснуло, как будто крыса вгрызлась зубами в кость. Потом загрохотало, все сильнее, это уже был рев, и стала рушиться кровля. С этим грохотом, господа, никакой гром не сравнится. А после, в темноте, послышались крики и стоны тех, кто попал под завал, крики становились все громче и эхом катились по выработкам, как в храме проклятых. В этой истощенной копи работали одиннадцать землекопов, они добывали последнее, что там оставалось. Пятеро погибли сразу. Шестеро оставались в живых, с увечьями разной степени. У одного была с собой трутница, и он развел огонь. В мешке у одного из погибших нашли два неразбитых фонаря и несколько свечей. Мальчик тоже был там и ждал, что их спасут, а отец лежал в нескольких футах от него с раздробленными ногами. Ох, как же кричал отец — словно кот на крыше! Мальчику, если честно, неловко было видеть его в таком жалком состоянии.

За ставнями молния полоснула белизной по небу, и пророкотал в вышине гром.

— Когда отцу заткнули рот рубашкой, снятой с мертвого, наконец стало слышно, что к ним идут на помощь, — продолжал Морг. — Они стали кричать, дабы другие углекопы услышали, что они живы. Воздуха хватало, дышать было чем. И пара фляжек с водой у них была. Они могли продержаться, пока за ними не придут. И тут — не знаю, сколько времени прошло, — снова что-то слегка треснуло, как будто от крысиных зубов, и — бах! — снова посыпались порода и пыль. Как будто целая буря поднялась, ураган. Но они снова зажгли фонари и продолжали ждать. Свечи догорали. Был съеден последний кусочек колбасы. И снова они услышали, как к ним идут углекопы. С каждым часом те были все ближе. Или с каждым днем? А потом опять грохнуло, стала падать порода, и на этот раз свалился замертво тот, у которого была трутница, а мозги его разлетелись по черной стене. После этого в живых осталось пятеро, если считать отца мальчика, который к тому времени корчился в агонии, когда человек становится… уже не совсем человеком.

Морг замолчал, снова отпил из чашки и облизал губы.

— Они все ждали. Углекопы приближались к ним. Остался только один фонарь и несколько свечей. И надежда еще не умерла. Даже когда отец испустил последний вздох, глаза его остыли, побелели и жизнь ушла из него, как злой туман… надежда оставалась. А потом один из них — старый солдат с седой бородой, из Шеффилда, — сказал: «Слушайте. Слушайте, я их больше не слышу». И конечно, они стали кричать во все горло, надрывая легкие, но из-за шума сверху опять посыпалось, и они испугались, что лишатся последнего фонаря, и стали просто сидеть и ждать в этом тесном подземелье, а оно наполнялось запахом мертвых тел. Они сидели и ждали, а свечи одна за другой догорали, фляжки пустели, и… о да… животы у них подводило от голода. Они все больше слабели. И наконец кто-то сказал: «Наверно, они нас бросили. Гнить здесь оставили». А другой сошел с ума и бормотал всякую чушь, пока ему не досталось камнем по голове, а еще один плакал в углу и на коленях молился Иисусу, но мальчик поклялся: «Я не умру здесь, в этой норе, я не останусь тут гнить, я же не мусор на свалке, чтоб меня черви сожрали».

На лице Морга играли красные отсветы огня. Он негромко продолжил:

— Один из углекопов рассказал, что однажды плыл на корабле, и на несколько недель они попали в штиль, а когда кончилась еда и люди стали умирать… нужно было решить для себя, как сильно ты хочешь жить. Мальчик слушал. Нужно было решить, готов ли ты взять клинок и отрезать себе поесть. А потом этот углекоп посмотрел на тело отца мальчика, поднял нож и сказал: «На бедрах достаточно мяса, чтобы мы еще пожили. И напиться мы из него можем. Он так страдал, пусть будет ради чего». И когда он стал орудовать ножом, мальчик просто сидел и смотрел. Понимаете, он был голоден, а может, уже и сам наполовину сошел с ума, и что было самое удивительное, самое неожиданное… что когда он съел первую полоску мяса… вонзил в нее зубы и сожрал сочную плоть… то подумал, что вкуснее блюда никогда не пробовал.

— Боже милостивый! — выдохнул священник.

— Это было похоже на свинину, — сказал Морг, глядя в пространство. — Только слаще. Мне говорили… Я слышал — прошу заметить, всего лишь слышал, — что если завязать человеку глаза и предложить на выбор говяжью вырезку, бок лошади и ягодицу человека, то он непременно возьмет ягодицу — мраморную, с массой жировых прожилок. И что, вкушая человеческое мясо, чувствуешь квинтэссенцию той еды и тех напитков, которые тело потребляло в более счастливые времена. Я слышал, что некоторые, если их предоставить самим себе, могут так приохотиться к человечине, что им уже ничего другого и не нужно. И это не говоря о внутренних органах — особенно сердце и мозге, — которые будто бы обладают чудодейственным свойством оживлять лежащих на смертном одре. Ах да! — жизнерадостно сказал он. — Закончу свой рассказ, джентльмены. Отчаянный мальчишка в конце концов выбрался из темного подземелья сквозь ходы, где только он и мог проползти. Двоих товарищей он, к сожалению, вынужден был оставить под завалом. А через некоторое время он пришел в дом Сэмюэля Додсона, владельца тех шахт. Он приставил нож к горлу господина Додсона, потом его прелестной жены и трех маленьких Додсонов и почикал их всех, а дом сжег вместе с ними. Это конец, но он же и начало.

Морг допил сидр и отсалютовал чашкой в честь героя своего повествования, и когда Грейтхаус выбил ее у него из руки и она упала на пол, а Джеймс снова залаял так, будто стреляли из пистолета, арестант обескураженно посмотрел на своего обидчика.

— Что ж такое? Вам не нравится, когда у истории хороший конец? — спросил Морг.

Мэтью не успел доесть свое рагу: на дне его миски оставался небольшой жирный кусочек коричневого мяса. Его подташнивало, он пальцем отодвинул миску от себя и застыл, пытаясь понять, вырвет его или нет.