Мистер Морг

Единственным ответом стал лишь новый взрыв хохота. Из толпы неожиданно выпрыгнул индейский воин миниатюрных размеров и приземлился слева от Мэтью. Этот шут, одетый в оленью кожу, принялся надувать щеки и прыгать, подражая мычащему кваканью лягушки-быка, и Мэтью подумал, что от воплей публики крыша вот-вот рухнет ей на головы. Значит, язык белого человека звучит для их ушей как такое кваканье. В любое другое время это, может быть, показалось бы ему интересным, но сейчас — просто сводило его с ума.

Сквозь весь этот гам Мэтью заметил, что кто-то приближается к нему. Это стало понятно по тому, как бесчинствующая толпа расступалась, чтобы пропустить этого человека, а там, где она не сразу давала ему пройти, в дело вступала пара больших рук и отшвыривала народ в стороны. Затем человек-лягушка получил пинок в пятую точку и полетел кувырком к ближайшей кувшинке, а перед Мэтью предстала могучая женщина в одежде из оленьих шкур, с длинными волосами, тронутыми сединой, и в ожерельях из звериных зубов на шее. Она стояла, уперев руки в бока, и неласково смотрела на Мэтью. Он представить себе не мог, что сейчас должно произойти, но, подавив свое истинное желание — а именно упасть на колени и просить пощады, — он устоял на ногах, и ему даже удалось театрально, с вызовом вскинуть подбородок.

Большая женщина окинула его взглядом с головы до пят, издала глубокий гортанный звук, как будто зарычал медведь, и обратила свой взор к толпе. Если кто-то еще и продолжал смеяться и кричать, то в следующее мгновение ее голос заставил все другие рты заткнуться. Мэтью подумал, что эта женщина способна одним своим криком вышибить дверь. Остальные индейцы замолчали, а некоторые молодые воины в знак повиновения даже упали на колени, склонив головы и плечи вперед, как будто слова женщины были ударами кнута. Мэтью понятия не имел, что она говорит, но было ясно: она разжигает в их ушных отверстиях огонь самого диавола. Если во время этой тирады кто-нибудь осмеливался пошевелиться, ее черные глаза тут же находили его, и нарушитель съеживался и пятился, как дрожащая собака.

Как следует нагнав страху на свой народ, она снова устремила внимание на Мэтью и вперила в него взор, как будто хотела стереть в порошок. Выдержав паузу, в течение которой он все-таки не распался на составные части, женщина выкрикнула что-то — очевидно, некую команду, так как вперед вышел устрашающего вида индеец, чьи щеки, подбородок, руки и ноги были украшены красными и синими угловатыми татуировками. Он подскочил к самому лицу Мэтью, сказал:

— Англиш, идить, — и развернулся к выходу.

Мэтью выполнил приказание. Ему пришлось пройти мимо большой индеанки, издавшей звук, похожий на шипение плевка на сковородке, что, по его предположению, резюмировало все ее мысли о нем и его соотечественниках.

Снаружи его тоже ждала орава индейцев, подтянувшихся сюда вместе со своей живностью и скотом. Раздались крики и шум, который иначе как «улюлюканье», пожалуй, не назовешь, но им быстро положил конец сопровождающий, который разразился не худшей тирадой, чем большая женщина. Свою речь он перемежал шлепками по груди и ударами кулака по ладони. Говорил он неизвестно что, зато веско, ибо сразу по окончании его выступления все повернулись и разошлись по своим обычным делам, как будто Мэтью вдруг перестал существовать.

— Идить, идить, — велел ему индейский воин и знаком показал, что нужно двигаться дальше.

Мэтью шел по деревне словно призрак. Он встретился взглядом с несколькими детьми и молодыми женщинами, разглядывавшими его, да еще подбежала и залилась лаем коричневая собака, пока индеец не прикрикнул на нее, после чего подскочил маленький мальчишка и зажал ей пасть рукой, а больше никто не мешал проходу Мэтью.

Деревня оказалась огромной, построек в ней было видимо-невидимо. Мэтью насчитал тридцать четыре длинных дома разных размеров. В нескольких самых больших, по его оценке, могло проживать по сотне индейцев. Женщины нянчились с младенцами и возились с детьми чуть постарше, а в строениях, похожих на сараи, работали мужчины: они мастерили каноэ из бересты, рубили дрова, точили ножи и наконечники копий. Мэтью увидел, что тут занимаются множеством ремесел: плетут корзины и ткут одеяла, лепят глиняные горшки, выделывают шкуры животных, туго натянутые на деревянные рамы, — это и само количество жителей деревни навело его на мысль, что у племени тут, должно быть, свой Нью-Йорк. В дальней части деревни ворота в задней стене были открыты, и за ними виднелось большое озеро, возможно входившее в систему реки Раритан, а рядом с ним — кукурузное поле, фруктовый сад на склоне холма и ряды обширных огородов. Это был целый отдельный мир.

— Мой друг, — сказал Мэтью своему провожатому, проворно шагавшему впереди. — Раненый. Где он?

Ответа Мэтью не получил, пришлось довольствоваться молчанием. Наконец они подошли к небольшому, покрытому корой жилищу, стоявшему особняком рядом со стеной деревни — восточной, как определил Мэтью, и индеец воздел руку вверх, что, очевидно, значило «стоять». Группка детей, следовавших за ними на некотором расстоянии, прошла крадучись еще несколько ярдов и тоже остановилась, внимательно наблюдая. Индеец что-то прокричал на своем языке в сторону двери жилища, закрытой оленьей шкурой. Из отверстия в крыше поднимался дым, свидетельствуя о том, что в доме кто-то есть, но никто не выглянул. Провожатый поднял с земли длинную палку, приблизился к дому, так чтобы можно было палкой приподнять шкуру в сторону, и снова, грубо, как будто приказывая, выкрикнул свою фразу.

Вдруг изнутри высунулась коричневая рука, ухватила палку и вырвала ее у провожатого, отчего он, а также детишки развернулись и бросились наутек, как будто из темного жилища показалась рука Дьявола. Первым порывом Мэтью было тоже бежать, но он остался стоять в одиночестве, дожидаясь, что будет: сегодня он уже повстречался с Сатаной, и бесу поменьше не сравниться с Моргом.

Из-за оленьей шкуры вышел индеец и устремил на Мэтью взгляд глаз, похожих на кусочки черного кремня. Роста он был почти такого же, как Мэтью, может быть, года на три-четыре постарше, хотя возраст у туземцев трудно определить. Он был лыс, если не считать скальповой пряди, торчавшей, по их обычаю, на затылке, но ни перьев, ни головного убора, какие Мэтью видел на других, на нем не было. Не было у него и татуировок на лице, но шея и голая грудь под расстегнутой безрукавкой из оленьей кожи были испещрены синими царапинами и кривыми линиями, более похожими на следы самоистязания, чем на какие-либо символы. На запястьях и сразу над локтями были вытатуированы синие кольца. Он был худ, даже, пожалуй, костляв — все ребра торчали наружу, а под встревоженными глазами лежала чернота. На нем была традиционная набедренная повязка, легины и мокасины, а на шее висел кожаный шнурок с небольшой тотемной фигуркой, вырезанной из дерева, — Мэтью показалось, что это человек с двумя головами.

Индеец бросил взгляд в ту сторону, куда ушли все остальные. Профиль у него был ястребиный, лицо — скуластое, выражение — мрачное. Затем он еще раз оглядел Мэтью и отчетливо сказал:

— Англичанин.

— Да!

Мэтью испытал облегчение, услышав слово, произнесенное почти так, как это сделал бы уроженец Нью-Йорка.

— Это из-за вас весь этот сыр-бор?

— Из-за меня. Мой друг ранен. Вы можете помочь мне найти его?