Ей нравились романтические совпадения. Демон сверился с биркой на ключе: 221, что было достаточно хорошо в профетическом и анекдотическом отношениях. Лукавая Ада, разумеется, бросила украдкой взор на Вана, который напряг крылья носа, изображая Педро, обладателя прекрасных точеных ноздрей.
«Надсмехаются над старухой, – сказала Марина не без кокетства и по русскому обычаю поцеловала гостя в склоненный лоб, когда он поднес ее руку к своим губам. – Прости, – прибавила она, – я не выйду на террасу. Не выношу мрака и сырости. Чувствую, что у меня уже подскочила температура, до тридцати семи и семь, по меньшей мере».
Демон постучал по барометру, висевшему у двери, но по нему так часто ударяли, что прибор уже перестал отзываться сколько-нибудь вразумительным образом и не шелохнулся, показывая четверть четвертого.
Ада и Ван вышли проводить его. Стояла душная ночь, моросил «зеленый дождь», как его называли ладорские земледелы. Черный седан Демона, окруженный лаковыми лаврами, элегантно поблескивал под тусклым фонарем крыльца, вокруг которого летали белесые мотыльки. Он нежно расцеловал детей, Аду в одну щеку, Вана в другую, затем вновь ее – в сгиб белой руки, которой она обняла его за шею. Никто не обращал внимания на Марину, махавшую из танжелового окна эркера концом своей шитой стеклярусом шали, хотя оттуда она могла видеть лишь блеск капота и косые струи дождя в свете фар.
Демон натянул перчатки и умчался прочь, громко шурша мокрым гравием.
«Этот последний его поцелуй зашел слишком далеко», заметил Ван, смеясь.
«Ах да, его губы немного заплутали», засмеялась Ада, и, смеясь, они обнялись во тьме, обходя крыло дома.
На минуту задержались под приветливой кроной, дававшей приют стольким гостям, выходившим из дома выкурить сигару. Безмятежно, невинно, друг подле друга, в своих различных предписанных природой позах, они добавили собственные струйки к более ровному шуму дождя, а потом помедлили, держась за руки, в углу решетчатой галереи, дожидаясь, пока в окнах погаснет свет.
«Что же было слегка не так этим вечером? – мягко спросил Ван. – Ты заметила?»
«Конечно заметила. И все равно я обожаю его. Думаю, он окончательно свихнулся, и у него нет ни своего места, ни занятия в жизни, и он далеко не счастливый человек, да и взгляды его какие-то безответственные, и все же он совершенно особенный».
«Но что пошло не так этим вечером? Ты и двух слов не сказала, а все, что сказали мы, звучало фальшиво. Уж не учуял ли он внутренним своим нюхом меня в тебе, а тебя во мне? Он попытался меня расспросить… Ох, это вовсе не было похоже на милую семейную вечеринку. Что именно пошло не так за ужином?»
«Любовь моя, любовь моя, ведь ты сам знаешь! Ну хорошо, мы сможем, пожалуй, носить наши маски всю жизнь, покуда эс не разлучит нас, но мы никогда не сможем пожениться, пока они оба живы. Мы просто не сможем провернуть это, потому что он на свой лад еще более консервативен, чем закон и общественные шуты. Нельзя подкупить собственных родителей, а ждать сорок, пятьдесят лет, пока они умрут, – даже страшно подумать. Хочу сказать, что сама мысль, что
Он поцеловал ее в приоткрытые губы, нежно и «безгрешно», как они называли такие моменты глубины, дабы отличать их от отчаяния страсти.
«Как бы там ни было, – сказал он, – забавно быть двумя шпионами в чужой стране. Марина поднялась к себе. У тебя волосы мокрые».
«Шпионами с Терры? Ты веришь, ты веришь, что она существует? О, ты веришь в Терру! Ты допускаешь! От меня не скроешь!»
«Я допускаю ее как состояние сознания. Это не совсем то же самое».
«Да, но ты хочешь доказать, что это одно и то же».
Он коснулся ее губ еще одним набожным поцелуем. Впрочем, на их краях уже занималось пламя.
«Я как-нибудь попрошу тебя, – сказал он, – повторить одну сцену. Ты сядешь за тот же стол, за которым сидела четыре года тому назад, при том же свете, рисуя тот же цветок, а я проделаю все то, что сделал тогда – с таким счастьем, с такой гордостью, с такой – я не знаю – благодарностью! Смотри, все огни в окнах погасли. Я тоже могу переводить, когда приходится, слушай:
«Да, “березы” и “морозы” – это все, что находит плохой поэт для рифмы к “розы”, правда? Этот жалкий стишок сочинил Константин Романов, да? Только что избранный президентом Лясканской академии словесности, верно? Никчемный поэт и счастливый муж. Счастливый муж!»