«Знаешь, – сказал Ван, – тебе в самом деле следует
«У тебя руки холодные. Почему торжественных? Ты сам сказал, что это был только семейный ужин».
«Даже если так. Ты была практически вся на виду, когда наклонялась или неловко приседала».
«Я никогда не приседаю
«Убежден, что это попросту негигиенично, или, может быть, во мне говорит что-то вроде ревности. Воспоминания о Счастливом Стуле. Ох, любовь моя».
«По крайней мере, – шепнула Ада, – сейчас-то ты этому рад, не так ли? В крокетную? Ou comme ça?»
«Comme ça, в этот раз», сказал Ван.
Ладорские моды, хотя и довольно эклектичные в 1888 году, все же не допускали той свободы, которая в Ардисе считалась естественной.
На большой пикник по случаю своего шестнадцатилетия Ада надела простую льняную блузу, кукурузно-желтые широкие штаны и поношенные мокасины. Ван просил ее распустить волосы, но Ада сказала, что они слишком длинны для деревенских забав, однако в конце концов согласилась на компромисс, подвязав их посередине мятой лентой черного шелка. Ван решил, что, надев синюю тенниску-джерси, серые фланелевые шорты и спортивные туфли на толстой подошве, он в полной мере отдаст должное представлению о летней элегантности.
Пока среди солнечных пятен все той же неизменной сосновой поляны готовилось и размечалось простое сельское пиршество, дикарка и ее любовник скрылись на несколько минут ненасытной страсти в заросшем папоротником яру, где между высоких кустов пламеники с уступа на уступ сбегал ручей. Стоял жаркий и безветренный день. На каждой сосне, даже самой тоненькой, звенела цикада.
Она сказала:
«Говоря словами героини старого романа, сдается мне, что уже давным-давно играла я в слова на этой поляне с Грейс и двумя другими милыми девочками. Insect, incest, nicest».
«Говоря как ботаник и сумасшедшая, – сказала она, – замечу, что самое диковинное английское слово, пожалуй, “husked”, поскольку оно означает противоположные вещи, покрытое и раскрытое, шелуха плотна, но легко отшелушивается. Это я к тому, что слущить их проще простого, зачем было рвать поясок, ты, варвар?»
«Бережно слущенный варвар», ласково сказал Ван. Течение времени только усиливало его нежность к созданию, которое он сжимал в объятиях, к этому обожаемому существу, чьи движения стали гибче, чьи бедра стали больше походить на лиру, чью ленту в волосах он распустил.
Когда они стояли на коленях у края одного из хрустальных карнизов ручья, где, прежде чем пасть, он замирал, чтобы его запечатлели, и сам делал снимки, Ван в миг заключительного содрогания заметил вспышку настороженности во взгляде Ады, отраженном в воде. Нечто подобное уже где-то случалось, ему было недосуг проследить воспоминание, которое тем не менее позволило сразу же распознать, по звуку, кто именно оступился у него за спиной.
Среди скальных нагромождений они нашли и утешили бедняжку Люсетту, споткнувшуюся в зарослях на гранитной плите. Румяная и испуганная, она с преувеличенным страданием потирала бедро. Ван и Ада весело ухватили каждый по ладошке и повели Люсетту обратно на поляну, где она залилась смехом и бросилась к своим любимым тартинкам, ожидавшим ее на одном из раскладных столов. Там она скинула с себя фуфайку, подтянула зеленые шорты и, усевшись на рыжую землю, принялась за набранную снедь.
Ада никого не пожелала пригласить на свой пикник, кроме близнецов Эрмининых; она, однако, не хотела, чтобы приехал только брат, без сестры, но последняя, как выяснилось, отправилась в Нью-Крэнтон проводить своего первого возлюбленного, юного барабанщика, который со своим полком отплывал прямиком в зарю. Грега все же пришлось пригласить: накануне он заехал в Ардис передать ей «талисман» от своего умирающего отца, который хотел, чтобы Ада свято хранила его, как его бабушка, этого верблюдика, вырезанного из желтой слоновой кости в Киеве пятьсот лет тому назад, во времена Тимура и Набока.
Ван не ошибся, полагая, что Ада равнодушна к Грегу. В этот раз он с тем же удовольствием пожал его руку, удовольствием, в самой своей чистоте безнравственным, привносящим свой арктический холод в дружеские чувства, которые питает счастливый соперник ко вполне порядочному человеку.
Грег, оставивший новый мотоцикл, великолепный черный «Силентиум», на лесной дороге, заметил:
«А мы здесь не одни».