– Я привык считать ее дружелюбным драконом, – сказал Брунетти, надеясь, что Паола поймет, что он имеет в виду.
– Элизабету. – Это был не вопрос, а уточнение.
– Конечно. А ты думала, я говорю о графине Фальер?
После недолгого раздумья Паола сказала:
– Я понимаю, что ты имеешь в виду. Это и правда, и нет.
– Когда мы встречались с ней в доме твоих родителей, контесса Морозини-Альбани не плевалась огнем и дымом, но впечатление было такое, будто ей все равно, нравится она людям или нет. Она без колебаний высказывает свое мнение.
– В нашем кругу ее любят, и Элизабета это знает.
– А я вхожу в этот круг? – спросил Брунетти.
Паола с удивлением взглянула мужу в лицо.
– Конечно! Глупый вопрос, Гвидо. Ты – один из нас. Контесса это знает, потому и предстает перед нами такой, какая она есть.
– То есть?
– Умной, независимой, нетерпеливой, одинокой.
Первые три качества Брунетти признавал за контессой и сам, но четвертое его удивило.
– Почему она дает Меруле деньги? Как думаешь?
– Соглашусь с мамой: это цена, которую Элизабета, по ее собственному убеждению, должна заплатить, чтобы быть принятой в обществе.
– Ты говоришь так, словно у нее это не очень-то получается.
– Гвидо, я знаю этих людей! Бога ради, я – одна из них, неужели ты забыл об этом? У Элизабеты – титулованные предки по отцовской и материнской линии, ее родословная намного длиннее, чем у представителей здешней знати. Но она – сицилианка, и даже не
– Даже несмотря на то, что она вышла за венецианца? – спросил Брунетти.
– Наверное, именно поэтому!
Такого ответа он от Паолы точно не ожидал.