Володя оттолкнул его сразу после поцелуя, ничего не спросив и ничего не объяснив. Он ответил ему злостью, не спал всю ночь, прокручивая в голове страшные мысли, и, только когда утром увидел бледного, такого же невыспавшегося Юру, немного утихомирил свою злость и решил разобраться.
Он до последнего надеялся, что Юра зло пошутил, и Володя простил бы ему это, чтобы сохранить их дружбу. Он попросил признаться, что Юра не хотел. Но одно сказанное им слово на корню срубило теплящуюся ещё надежду. «Хотел», — ответил Юра, и его взгляд был красноречивее любых слов.
И от этой честности, от осознания, что Юра не шутил, не баловался, не мстил, а хотел, действительно хотел его поцеловать, Володю охватил уже не страх, а абсолютный ужас. Страшно стало за Юру. Володя винил себя и только себя в том, что допустил это. Он заразил Юру, не уследил за собой, не смог удержать свои чувства и свою «болезнь»!
Когда Юра пропал после их короткого разговора, Володя прошёл все девять кругов ада. Он обегал всю «Ласточку» и прилегающие территории, плавал на лодке до заводи, в которой росли лилии, был под их ивой. Юры нигде не было! Володя перебрал в голове столько вопросов, нашёл на них кучу ответов и не был уверен ни в чём. Единственное, что ему оставалось, — найти и спросить Юру.
Нашёл. В сердце закралась маленькая искорка надежды — а вдруг всё, что Володя себе напридумывал, не так и страшно? Вдруг Юра способен принять, вдруг сможет понять? Володе нужна была хоть капля веры в море беспросветного отчаяния. И Юра дал ему эту веру, Володя рассмотрел в его глазах то же чувство, и оно совсем не казалось безумным.
В пустом зале театра, сидя на скамейке перед открытым пианино, одним тихим «Да», сказанным невпопад, Юра показал, что взаимность его чувств — это не горе, а самое настоящее искреннее счастье.
Но ведь окажись на месте Юры кто-нибудь другой, Володя свихнулся бы от внутренних переживаний. Но Юра обладал какой-то особой магией. Он… брал нахрапом. В моменты, когда Володя погружался в себя и ужасался от того, что находил там, когда снова начинал бояться самого себя, Юра будто бы за шкирку его вытаскивал и каждый раз доказывал, что Земля продолжает вертеться и даже Володя может быть счастливым, живя на ней.
Центральное место в той смене занимала театральная постановка. Всё крутилось вокруг неё. Но работа с актёрами, выговор Ольги Леонидовны за то, что они не укладываются в сроки, обдумывание декораций, плачущая актриса, которую отругала воспитательница, — всё это перестало волновать, когда Юра, дождавшись, когда зал опустеет, толкнул Володю в старый пыльный занавес, укутал и поцеловал. Да, в этом был весь Юра — он хотел, и он делал, не думая, не успев испугаться. Он хотел быть счастливым и делал счастливым Володю. Такой смелости можно было позавидовать, если бы Володя не понимал, какими серьёзными могут быть последствия.
Но он шёл у Юры на поводу. Сбегал с ним посреди ночи к лесу, чтобы, прячась за статуями пионеров, держаться за руки и трепетно целоваться. Или просил вторую вожатую Лену во время отбоя присмотреть за отрядом, а сам уходил с Юрой под их иву и спал там, лёжа у него на коленях. А разве мог Володя иначе? Ведь у них было так мало возможностей побыть вместе, а так хотелось, так безудержно тянуло к нему. Володя ненавидел в себе эту тягу, готов был сгореть заживо от одних только мыслей, но и противиться ей не мог. Когда им удавалось остаться наедине — это были невероятно яркие, светлые моменты. С Юрой он забывал обо всём: что вокруг них есть мир, жестокий и чужой, что, кроме них, в нём есть другие люди — непонимающие, готовые осудить и закидать камнями… или рассказать старшим.
Но обо всём этом не думалось, пока рядом был Юра. Володе не нужно было никого и ничего, кроме него. Единственное, о чём в те моменты он жалел, — что у них было очень-очень мало времени, но и об этом он забывал.
Но самыми счастливыми моментами были те, когда Юра играл для него. Как же он это умел… Если бы Юра только видел себя со стороны. Он был прекрасен: такой вдохновлённый, такой настоящий, будто в музыке и только в ней он становился собой и ей открывался полностью. Благодаря Юре Володя смог забыть о том, что болен, и поверил, что с этим можно жить и даже больше — быть счастливым. Но тогда он до конца ещё не понимал, что это просто состояние эйфории и, стоит Юре исчезнуть, Володя пропадёт. Он боялся дня окончания смены, потому что придётся разъезжаться по своим городам, а одна мысль о том, что они будут порознь, причиняла боль.
Но оказаться порознь им пришлось ещё до того, как закончилась смена.
Володя до сих пор помнил то жуткое ощущение, когда их застали. Это был не ужас, не страх и не отчаяние. Володя будто провалился в глубокое, липкое, абсолютное ничто. Будто в одно мгновение закончилось всё, сама вселенная исчезла, а он остался в полной пустоте: то ли умер, то ли стал этой пустотой. И только потом, ожив через пару мгновений, казавшихся бесконечностью, осознал весь кошмар произошедшего. Но сразу после он подумал не о том, что теперь будет с ними, что им сделают и как с этим жить. Первым в голову ворвалось сожаление: «У нас с Юрой было очень мало времени, а теперь у нас отнимут даже его». И правда отняли.
* * *
Хлопнула дверь, в комнату вошла Маша, потрясла Володю за плечо.
— Спишь?
— Нет. Пора идти?
Маша кивнула и направилась в прихожую. В одну секунду обула туфли и, когда Володя приблизился, уже стояла готовая выходить. Одна, без сына.
— Дима с нами не идёт? — спросил Володя.
— Нет. Мы решили до вечера разойтись по углам, — сказала она. — Надо успокоиться, уложить всё в голове.
— Здравое решение, — поддержал Володя.