— А если она не будет слушать? — неуверенно, точно Маша, произнёс Дима.
— Разберёшься. Это же твоя мать, кому как не тебе уметь пудрить ей мозги. Толя для неё — исчадие ада. Придумай что-нибудь, чтобы выглядело, будто он на тебя хорошо влияет.
— Ладно, — протянул Дима и собрался уходить, но Володя его остановил:
— Подожди. Что у тебя за шрамы на руке? Покажи мне.
Дима замер, затем медленно, как механическая кукла, повернулся к Володе и с подозрением уставился на него.
— Вы-то откуда знаете?
— Твоя мама рассказала. Так откуда шрамы?
— Не ваше дело, вы вообще тут ник… — начал было Дима, но Володя не дал договорить. Он рявкнул так, что стрельнуло в висках:
— Откуда шрамы, я спрашиваю?! Покажи немедленно, иначе я сорву эти твои… как их… — громко начал и вяло закончил Володя — мозг отказывался работать.
— Да старые они, — ответил Дима, с досадой на лице стягивая напульсник. — В тринадцать лет страдал фигнёй. Влюб… неважно. Короче, давно это было. Сейчас даже стыдно — прятать приходится.
Володя посмотрел на его запястье, но ничего не увидел. Пришлось приглядеться, чтобы заметить очень тоненькие, очень маленькие полоски поперёк левого запястья, действительно старые. Он аж выдохнул — переживать и правда не стоило, но всё равно нашёл, что сказать Диме:
— Если такое желание повторится, позвони по телефону доверия. Скажи, что в девочку влюбился, они поверят и помогут. Но себе не вреди. Второй жизни у тебя не будет…
— Да знаю я, — Дима потупил взгляд.
— Ладно, — мягко произнёс Володя. — Теперь ступай. Понял, что сказать матери?
— Да понял-понял, — буркнул Дима.
Когда он удалился, Володя сел на диван и закрыл глаза. В висках пульсировала боль, в глаза будто насыпали песка. Надо было хоть чуть-чуть подремать перед работой. Он попытался расслабиться, всмотрелся в темноту под веками, и вскоре негромкие голоса на кухне стали отдаляться от него, а тело оцепенело.
Володя дремал, но дрёма больше походила на бред. Искажённые головной болью картинки мелькали перед внутренним взором. То звучали голоса, все как один похожие на его внутренний голос, то они перебивались неразборчивым гулом и дребезжанием, похожим на шум в электрощитке. Кожу покалывало, как от укусов комаров. Ему казалось, что он чувствует даже запахи: запах сирени, запах яблок. Будто ощущает прикосновение холодных губ к своим. И счастье.
Володя почувствовал, что в реальности его губы расплылись в улыбке. Сон начал таять. Снова послышались негромкие голоса на кухне, а восходящее солнце, стальное из-за серых туч, царапнуло глаза.
Нужно было идти в офис, поспать. Но сладкое оцепенение не спало, Володе было так уютно просто сидеть на диване. Зачем ему куда-то идти? До работы ещё много времени, что плохого в том, чтобы подождать Машу и проводить её до дома? Что плохого в том, чтобы ещё подремать? Что плохого в запахе яблок, кустах сирени и Юриных губах? Какой вред они могут ему нанести сейчас? Это двадцать лет назад из-за них он мог сломать себе жизнь, а до того как совершил первые ошибки, было счастье — молниеносное, всепоглощающее, огромное, как небо.