Монах и дочь палача. Паутина на пустом черепе

LXXIII

Медведь, который ужасно устал ходить взад-вперед по своей клетке, обратился к смотрителю:

– Послушай, друг мой, если ты не найдешь мне клетку поменьше, мне придется бросить зоологию; это одно из самых утомительных занятий, которые у меня когда-либо были. Я приветствую научный прогресс, но его механическая часть несколько сурова, и ее следует исполнять по договору.

– Ты совершенно прав, любезный, – ответил смотритель, – это и в самом деле сурово; было предложено несколько отличных планов того, как облегчить эту рутину. Поскольку их внедрение в жизнь пока отложили, тебе, возможно, станет немного легче, если ты ляжешь и помолчишь.

– Нет, так не пойдет! – воскликнул медведь, горестно тряся головой. – Это не соответствует традициям. Бездействие хорошо для профессоров, коллекционеров и прочих, связанных с декоративной частью благородной науки; но мы – мы должны двигаться, или зоология вскоре вернется назад, к грубым догадкам и ошибочным теориям азойского периода. И все же, – продолжил медведь, когда смотритель ушел, – есть нечто новое и искреннее в том, что предлагает это хилое существо. Надо это запомнить, и потом, когда у меня будет время, попробовать.

На следующий день оказалось, что благородная наука потеряла своего деятельного апостола, но приобрела пассивного последователя.

LXXIV

Курица, высидевшая выводок утят, была очень удивлена, когда в один прекрасный день они отправились к воде и уплыли за пределы ее юрисдикции. Чем больше она об этом думала, тем более неразумным казалось ей такое поведение, и тем сильнее она негодовала. Она решила, что это должно прекратиться раз и навсегда. Вскоре после этого она собрала свой выводок и привела его к горячему пруду (у нее были деловые связи с горячими источниками в Дусноусвейре). Утята немедленно бросились в плавание – и так же быстро вернулись на сушу, словно пассажиры, забывшие билеты на пароход.

Когда какой-нибудь незрелый юнец начинает проявлять эксцентричность, задайте ему жару.

LXXV

– Тебе никогда не приходило в голову, что твои действия крайне неприятны? – спросил извивающийся червяк у рыбака, который только что насадил его на крючок. – Подобное обращение со стороны тех, кто называет себя нашими братьями, может, и считается братским, но это больно!

– Должен признаться, – ответил рыбак, – что наше обращение с вредителями и рептилиями можно было бы исправить и сделать умеренно жестоким; но не забывай, пожалуйста, что мягкие мучения, которым мы подвергаем вас, являются полезными и бодрящими по сравнению с теми бедами, которые мы щедро навлекаем друг на друга. Во время царствования Его Светлого Сиятельства Хачу Хана, – продолжал он, рассеянно забросив своего извивающегося слушателя в ручей, – не менее трехсот тысяч персидских подданных предали смерти самыми разнообразными способами за их религиозные верования.

– Я совершенно не понимаю, какое это имеет отношение к тому, как вы обращаетесь с нами, – сказала рыба, которая клюнула на червяка и была таким образом втянута в разговор.

– Это потому, – пояснил рыбак, снимая рыбу с крючка, – что крючок вонзился тебе прямо в голову, мой съедобный друг.

Истина часто произносится в шутку, однако в десять раз чаще случается так, что люди лгут – с совершенно серьезным видом.

LXXVI

Дикая кошка сосредоточенно и с одобрением прислушивалась к отдаленному мелодичному лаю собак, гонящих лису.

– Отлично! Браво! – то и дело восклицала она. – Такие звуки я могла бы слушать целый день. Я просто обожаю музыку! Еще!

Вскоре мелодичные звуки стали приближаться, и кошка забеспокоилась. В конце концов она вскарабкалась на дерево – как раз в тот момент, когда под ним появились собаки; мелодичный лай прекратился над телом их жертвы, погибшей прямо на глазах у потрясенной кошки.

– Есть не поддающееся описанию очарование, – сказала кошка, – утонченная и деликатная магия, загадка, так сказать, в звучании невидимого оркестра. Все это совершенно теряется, когда музыканты оказываются на виду у публики. Ваша покорная слуга предпочитает слушать музыку издалека (если уж вообще ее слушать)!