– А если так, то никакой самодеятельности, никакой реставрации просто не могло быть! Ваша башня скорее рассыплется в прах, чем государство даст добро на ее реставрацию. Денег оно тоже не даст. Такие вот реалии, милая моя! Я знаю это не понаслышке, уж поверьте.
Мирослава начала понимать. Вот почему, на фоне общего благолепия Горисветово Свечная башня так и оставалась стоять аварийной и неприкаянной. Вот почему злился Всеволод Мстиславович.
– Если только башню не внесли в списки позже тех событий, о которых вы рассказываете. Интерес к работам Августа Берга возродился относительно недавно, лет десять назад.
– Тринадцать, – сказала Мирослава. – Свечную башню внесли в списки тринадцать лет назад, почти сразу же… – Она замолчала, собираясь с мыслями. – Ее внесли в списки осенью, а первая и единственная попытка реставрации была летом.
И по сути, закончилась эта реставрация, так и не начавшись. Не потому, что Разумовский пропал без вести, а потому, что Свечная башня обрела совершенно иной статус. Теперь арендатор не имел права не только на полноценную реставрацию. Теперь арендатор не мог даже заменить аварийные, давно прогнившие ступени лестницы без высочайшего дозволения, а дозволения не было, несмотря на все старания Всеволода Мстиславовича. Более того, чиновник, который курировал вопрос, был страшным крючкотвором и бюрократом, к тому же – удивительное дело! – не брал взятки. Взятки не брал, а рейды в Горисветово совершал с пугающей регулярностью.
– Знаете, что еще странно? – снова заговорила Эмма Львовна. – Август Берг был гением. Многие современники считали его сумасшедшим гением.
Тут Мирослава была полностью согласна с современниками: только сумасшедшему придет в голову создавать нечто одновременно прекрасное, пугающее и бесполезное. Или она просто не знает истинное назначение Свечной башни? Она не знает, а Берг знал…
– Но все сходились в одном. – Эмма Львовна усмехнулась. – Август Берг был тщеславен, а эта башня… Она вроде бы и есть, но ее как бы и нет. Собственно, даже о том, что она – наследие Августа Берга, знают единицы. Такие вот энтузиасты, как я. Почему он не хвастался своим самым последним детищем?
– Может быть он был связан условиями контракта? – предположила Мирослава. Она все больше и больше утверждалась в мысли, что этим днем удача ей благоволит. Ведь послала же она ей эту замечательную женщину!
– Возможно. – Эмма Львовна пожала плечами. – Или мастеру нечем было гордиться. А давайте спросим у этого вашего реставратора Разумовского! – воскликнула она.
– К сожалению, это невозможно. – В волосах снова проскочили искры статического электричества. Или это просто от волнения?.. – Максим Разумовский мертв.
– Какая жалость! Он был преклонного возраста?
– Он был молод. – Мирослава покачала головой. – Примерно, как я сейчас.
– В таком случае, это уже трагедия, милая.
Мирослава подумала, что, возможно, никакой трагедии в смерти Разумовского нет, но озвучивать эту мысль не стала. Вместо этого она снова нырнула в воспоминания.
– Эмма Львовна, в Чернокаменске есть архив? Архив или, возможно, музей?
– Есть и то, и другое. Вы рассчитываете найти там нечто особенное? – Эмма Львовна усмехнулась.
– Я рассчитываю найти там то, что нашел тринадцать лет назад Разумовский. Он упоминал какие-то архивные документы. Я это точно запомнила. И коллекционер… – Мирослава зажмурилась, словно темнота могла усилить ее когнитивные способности. – Он собирался поговорить с каким-то коллекционером, у которого, возможно, есть записи Августа Берга.
– Адрес архива я вам подскажу и даже позвоню его нынешними директору. Это мой постоянный клиент. А вот насчет коллекционера надо подумать. Вы уверены, что он из Чернокаменска?
– Нет. – Мирослава покачала головой. – Но Разумовский говорил о своем визите к нему, как о чем-то уже почти свершившемся. А перед этим он был в городском архиве. Я думаю, это кто-то из местных.