– Как видишь, можно, – спокойно отреагировала Настёна. – Да и попробуй не подчинись. Сразу без обеда останешься. А если будешь упорствовать, то и на неделю могут голодными оставить.
– На неделю? – уже не шуточно возмутилась я. – Да кто им такое право дал?
– Никто и не давал, – спокойно отреагировала Настёна, – сами себе присвоили.
– И вы не протестовали? – с удивлением спросила я.
– Если хочешь, чтобы тебя не только голодным оставили, но ещё и поколотили, то, пожалуйста, иди протестуй.
– Да это же дикость какая-то! – возмутилась я. – Ну-ка, пойдём разберёмся с вашими учителями!
– Пойдём, конечно! Может на обед ещё успеем, – согласилась Настёна и впервые улыбнулась.
Чёрно-коричневые зубы девочки выглядели настолько отталкивающе, что попросту испугали меня. Между двумя передними верхними зубами зияла дыра, проеденная кариесом. О зубной щётке здесь наверняка давно забыли.
Всё, что я услышала от девочек-обезьянок, было любопытно, но чёрно-коричневые зубы расстроили. А может и испугали. Почему? Не знаю. Даже шерсть, растущая на их телах, не казалась такой уж страшной. Скорее всего потому, что эти гнилые чёрно-коричневые зубы наглядно показывали: если что-то гниёт и дурно пахнет, значит происходит нечто очень плохое и неправильное. Но я всячески отгоняла от себя эту мысль. Отгоняла потому, что страшно было не только смотреть на это, но и признаться, что источником всех бед этих девочек послужил мой дневник. То есть, во всём виновата была я, но признаваться себе в этом очень не хотелось.
Наше путешествие длилось не более десяти минут. Сначала я услышала шум, затем, подойдя поближе, урчание и чавканье. Мы вышли на большую поляну, которая была полна одетых в человеческую одежду обезьян, разбитых на небольшие группы, по три-четыре человека. Я назвала их людьми потому, что до сих пор не могу определить, кем же они на самом деле были. Ещё не совсем обезьянами, но уже и не людьми. Каждая из групп сидела вокруг большой кастрюли, в которой находилась пища. Ели руками. Ни ложек, ни тарелок не было. Еда сопровождалась чавканьем, урчанием и мелкими стычками.
– Настёна, – шёпотом обратилась я к одной из сопровождавших, – а где же тарелки, ложки, столы и стулья?
– От этого давно отказались! – ответила девочка-обезьянка.
– Почему? – спросила я.
– Потому что с самого начала никто не захотел мыть посуду и убирать со столов. Главный-то принцип не забыла? Через какое-то время наша столовая под открытым небом превратилась в свалку грязной посуды и рассадник микробов, поэтому, испугавшись эпидемий, решили от посуды отказаться. И мороки меньше, и для здоровья полезней.
– Ну, девочки, вы и даёте! – упрекнула я всё это странное сообщество. – Эдак совсем одичать можно.
– А какая разница? – безразлично отреагировала Настёна. – Главное-то в чём? Не хочешь делать и не делай! Вот в чём главное. Сама же говорила!
– Говорить-то, может, и говорила, но не до такой же степени! – стала оправдываться я.
– А про разные там степени нам ничего не известно, – отрезала Люська и угрожающе спросила:
– К чему нам все эти степени? Ты нас что, учить что ли будешь?
– Ну уж нет, – замахала я руками, – и так уже научила. Куда ещё?